Непримкнувший   ::   Шепилов Дмитрий

Тогда, возможно, нечего было бы делать Шекспиру или Торнтону Уайлдеру, им не пришлось бы наугад создавать «своего» Цезаря, пытаясь угадать его мысли и намерения, подменить их своими озарениями и догадками.

Стиль — это человек. Стиль Шепилова говорит об авторе буквально всё. Посмотрите на эти неизменно превосходные степени («величайшие бедствия», «вся моя душа истерзана», «глубочайшее проникновение в тайны» и т.д.). Обратите внимание на монументальность и законченность одних фраз — и на пассажи, состоящие из фраз предельно коротких, буквально одного—двух слов. Представьте себе, что этот текст читается вслух медленно, со вкусом, с паузами, раскатистым профессорским голосом, рассчитанным на большие аудитории в эпоху, когда не было ещё микрофонов, — и вы увидите автора.

Когда-то Шепилова сравнивали с Ираклием Андрониковым по способности рассказывать о прошлых событиях со вкусом, в лицах, имитируя чужой тембр голоса. Однако это, думаю, не совсем точно. Андроников — наблюдатель, подчас ироничный, за своими героями и даже за самим собой. А ключ к характеру Шепилова — описанная в главе «Агитпроп при Жданове» юношеская страсть автора к опере. Вот тут всё становится на свои места. Преувеличенные, до предела доведенные чувства, драматические коллизии неукротимых характеров, взрывы яростных эмоций, неожиданно яркие и не имеющие вроде бы отношения к канве мемуаров лирические отступления (читаемые с большим удовольствием, чем «политические» страницы)… Если уж Шепилов не любит Хрущева — то его Хрущев настоящий инфернальный оперный злодей с драматическим баритоном; если любит Жданова — то тому достается теноровая партия, достойная Паваротти, включая трагическую смерть под аккорды хора и оркестра… Не мемуары, а партитура!

Но думаю, что, как ни странно, в этом и их историческая ценность тоже. Потому что факты, скажем, о деятельности того же Жданова на посту главного идеолога в 1947—1948 годах вроде бы известны; и мне, назвавшему дочь Анной в честь Ахматовой, жутко было читать о том, как Жданов «отдавал всю кровь, капля за каплей» своей работе. (Читателя вообще ждет немало шоковых ощущений от этой книги.)

Но… иной раз эмоциональный портрет эпохи и живших в ней людей дает больше пищи для размышлений человеку, который не столько «изучает факты» истории, сколько хочет понять прошлое ради того, чтобы осознать и настоящее (а иначе зачем история?). И вот вам сюжет из той же главы. «Александровские мальчики» — известные нашему поколению как уважаемые академики Ильичев, Федосеев и прочие. Для Шепилова — объект абсолютной ненависти и презрения. За то, что не сжигали себя ради коммунистической идеи, а просто хотели хорошо жить, зарабатывать, делать сбережения на черный день. И писали доносы для Берии, чтобы выжить. А вот Жданов: была ли в его действиях материальная корысть? В шепиловской партитуре (и, видимо, в жизни) — ни малейшей. Жданов загнал себя в могилу в 51 год тем, что работал на износ, делая то, что искренне считал своим долгом коммуниста. Так кто же здесь драматический тенор, а кто злодейский баритон? И как нам, сегодняшним, судить их (если вообще можно кого-то судить)? Кто благороднее — искренний коммунист, доносчик «в открытую» и сокрушитель судеб писателей и композиторов или поддельный коммунист, при этом доносчик тайный, вынужденный? Вот это опера!

Но посмотрим теперь на те же эпизоды мемуаров Шепилова глазами историка.