Пересылка (Из повести Звездопад)   ::   Астафьев Виктор Петрович

С ним жила его жена Шура - очень доброе, работящее существо с грустными голубыми, даже не грустными, а недоумевающими голубыми глазами и прежде времени увядшим лицом, потому что капитан Старокопытов совсем извел ее ревностями... к прошлому. Был он лет на десять старше Шуры, был от нее без ума и бесился от чувств, совершенно ему непонятных. Пытался бить и жену, как бил кухонную обслугу, но Шуру все жалели, любили, и уж тут, выходя из повиновения, народ вставал горой за милую женщину, которая, чувствуя в массах опору и поддержку, и сама постепенно обретала характер, начинала оказывать сопротивление капитану.

Все действие, вся пересыльная комедия, которую массы ждали с нетерпением, начиналась перед отбоем.

"Ста-анавись!" - раздавалась команда - и в другом месте, в другом подразделении, кто бы куда попрятался, под нары влез и, вообще, рассосался, а тут сыпали на улицу даже те, кто ходить в строю вовсе не мог, и больные, на обе ноги хромые или те, что от контузии падали в строю. Припадочные, умом тронутые бойцы рассаживались по завалинкам, остальные охотно строились в три ряда и замирали, сдерживая себя и не давая воли смеху, потому что впереди была такая потеха, такой театр, на который "подывыться" приходили бойцы и офицеры из других частей, ребятишки висли на заборах и шелковицах, окружавших территорию. Два полных кавалера орденов Славы, двигавшиеся с парада Победы в свои части, в праздничных мундирах, застрявшие на винницкой пересылке, потому что части их двигались им навстречу, из Германии, как потом оказалось, на восток, воевать с японцами, выстраивали нас и, наблатыканные в Москве, на параде, шагали к балконному обносу и снизу вверх зычно гаркали:

- Товарищ гвардии капитан, вверенные вам бойцы для вечернего марша построены. Докладывают гвардии старший сержант Каменщиков и сержант Горовой!

Капитан Старокопытов в гвардии не служил и не воевал, но против такой лести устоять не мог. Спрятав палку подальше, он приосанивался, хватался за барьер балкона, чтобы не упасть, и, вобрав в себя побольше воздуха, все равно кричал тонко, срывающимся от волнения голосом, хотя ему-то хотелось гаркнуть так, чтоб окна в близлежащих домах если не повылетали, то хоть бы звякнули, и чтоб Шурка, жена его, со страху под кровать залезла.

- Здравия желаю, товарищи бойцы!

И мы дружно, одним порывом выдыхали:

- Здрась-тыщ-гвардии-тан!

- Благодарю за службу!

- Ур-р-р-ра-а-а-а!

А потом бойцы, у которых не были перебиты руки и ноги, или перебиты не до конца, ведомые парадно одетыми сержантами Каменщиковым и Горовым, начинали маршировать вокруг голубого капитанского дома. Капитан, держась за барьер, воробьем скакал по балкону, и все больше бледнея, со стынущим от напряжения нутром, сек:

- Ы-рыс! Ы-рыс! Ы-рыс-два! Ы-рыс-даа... три-читыри, тр-ри-читыри! Ы-ры-рысь-р-рысь!..

И войдя в совершенный раж, в восторженное беспамятство от парада, начинал и сам болтать повернутой вперед пяткой ногою, и получалось у него что-то вроде балетного па-де-де, когда нога, сделав петлю в воздухе, потрепыхавшись там, доставала зад и ударялась носком в ягодицу. Однажды, сделав такой вот пируэт, капитан лягнул с балкона деревянную лагуху с вареньем, но ей не дали упасть на землю хваткие нестроевики, изловили посудину в воздухе и уж было сбили строй, пытаясь вернуть лагуху на место, но капитан крикнул сверху:

- Хер с ним, с аареньем! - и парад продолжился, лагуха угодила в столовую, и мы дня три пили чай с вишневым вареньем, Шура нашла лагуху уже пустой.