Победаст, он же Смердячок   ::   Гергенрёдер Игорь

Не мерзки ли, не достойны ли голода и других бедствий те, кто поддерживает империю в этом распутстве злобы — распутстве холуёв? поддерживает в холуйской войне? От её виновника они ждут победы, рассчитывают — он «наладит экономику», обеспечит им «человеческие условия существования». Говоря короче, надеются на чудо. И то сказать: удавалось же что-то чудесное Распутину?

Но то — ему! А у Распутина недоделанного и недоношенного и чудеса будут такие же. Абортированные чудеса.

Впервые опубликовано в Интернете в начале 2000 года.

Вновь представлено в Интернет 16 ноября 2006:

www.chechenpress.info/events/2006/11/16/02.shtml



Ёмкое слово «победаст»

Мнения западных людей о русских мильонщиках — первое, что стало вспоминаться по прочтении фразы: «препохабнейшее в российском контексте словечко „элита“. Мнения сходятся на признаке: неприязнь на лицах. За нею так и видится ожидание „чего угодно“, что позволило бы в „распалённом воображении сладострастно втоптать в грязь этот вечно притягательный и вечно ненавидимый ими Запад“ („ими“ — российскими силовиками, лавочниками, которые стали долларовыми миллионерами и миллиардерами, но остро ощущают „при этом свою неполноценность“)». Цитаты из книги Андрея Пионтковского «Нелюбимая страна». М., РДП «ЯБЛОКО», 2006.

Карта государства на обложке и лицо Путина, его взгляд исподлобья добавляют пластичной характерности отображённому в книге. Кучка хапнувших власть («суверен и его бюрократия») избавилась от какой-либо социальной ответственности и стремится «стать абсолютным собственником критического ресурса XXI века — нефти и качающих её людишек». Но низкий, несмотря на все добытые нефтегазовые активы, статус в иерархии Запада нестерпимо обижает вожделеющую натуру, и она ищет компенсации. Ей хочется единого экономического пространства в СНГ — ради органов с российским доминирующим долевым участием. Существование этих органов «приятно ласкало бы эрогенные зоны нашего фантомного имперского величия», — замечает с блеском остроумия Андрей Пионтковский.

Ответное влечение до того желанно, что ищущая натура поднимается над различием полов. Он один — для населения, которое надобно пугать американцами и якобы исходящей от них угрозой «ядерной кастрации». И другой — для белорусского харизматического батьки с его умением раскручивать на щедрые подарки, «принимая соблазнительные геополитические позы».

Флирт, разочарования. А.Пионтковский констатирует: «Вороватая и бездарная, надменная и трусливая, мечущаяся между Куршевелем и Лефортовом российская политическая „элита“ никак не может понять, что никому она не нужна на постсоветском пространстве в качестве учителя жизни и центра притяжения». Что же делать озабоченному бисексуалу с его сосущей неудовлетворённостью? Нагонять истерию трёпом о мировой закулисе, стремящейся «лишить Россию суверенитета», обещать «французику… что-то отрезать, да так, чтобы больше ничего не выросло», — а волнению естества между тем суждено прорваться таким спонтанным поступком, как нашумевший поцелуй в мальчишечий живот.

Объяснима подспудная тяга отдаться безудержной эйфории, при которой и власть и обслуживающий её широкий круг — руководители СМИ, политтехнологи, девочки, священнослужители, кутюрье, сомелье, мозольные операторы, члены Общественной палаты — оказались (чётче А.Пионтковского не скажешь) абсолютно коррумпированы не только в бытовом, уголовном смысле, но и гораздо глубже — невероятной лёгкостью бытия, вошедшей в плоть, в подсознание привычкой к немыслимым ранее финансовым возможностям. Вольно привычке царить, когда нет гражданского общества и «отдельный человек остаётся совершенно беззащитным, прежде всего ментально, перед фаллической вертикалью власти».

Власть пресыщена, её долженствующий быть сакральным носитель не верит в страну, «он открыто и демонстративно изменяет ей с трупом Советского Союза», — припечатывает А.Пионтковский.