В море погасли огни   ::   Капица Петр Иосифович

Пешеходы попадались редко, и почти все они - мужчины и женщины - были в военной форме. Неужели в городе совсем не осталось гражданского населения?

На мосту через Неву в гранитных полукружьях торчали длинноствольные зенитки, а возле них стояли зенитчицы в касках.

Марсово поле было разделано под огороды. Здесь виднелись окопы и зенитные автоматы.

В комендатуре на мое удостоверение личности поставили ленинградский штамп, который часто изменялся, чтобы лазутчики противника не могли воспользоваться старыми удостоверениями. Теперь, войдя в состав ленинградского гарнизона, я мог свободно ходить по городу.

Первым делом я, конечно, отправился по Садовой улице на Невский. Когда - то этот перекресток у Публичной библиотеки был самым шумным. Здесь вереницами мчались легковые машины, звенели трамваи, сновали троллейбусы, автобусы, а на панелях невозможно было пробиться сквозь толпы пешеходов. В центре пересекающихся улиц стояли самые расторопные и сообразительные регулировщики движения. Сейчас же перекресток выглядел пустынным, лишь изредка пробегали грузовики, которым прежде запрещено было показываться на Невском, да тихо полз обшарпанный трамвай, с разбитыми стеклами, посеченный осколками. Пешеходы деловито шагали по менее опасной при артобстреле стороне.

Развороченная крыша Гостиного двора и его закопченные стены напоминали о бушевавшем здесь пожаре. Витрины знаменитого Елисеевского магазина были заколочены досками, из - под которых сыпались опилки.

Без клодтовских коней сиротливым казался Аничков мост через Фонтанку. Скульптуры сняли еще в первую военную осень и зарыли поблизости, в Саду отдыха.

Неожиданно начался артиллерийский обстрел. Снаряд, пролетевший над Невским, с грохотом разорвался в районе Конюшенной площади. Минут через пять просвистел второй снаряд. Его взрыв прогремел в другом месте - где - то у Московского вокзала.

Я повернул к каналу Грибоедова. Надо было засветло попасть домой.

- Вот ведь гады, опять по нервам бьют, - сказал артиллерист, перешедший со мной на менее опасную сторону проспекта.

- Как это по нервам? - не понял я его.

- Дают по выстрелу из орудий разных батарей, чтобы трудней было засечь их. Только население терроризируют: невозможно предусмотреть, куда упадет следующий снаряд. Всюду его жди...

Наш "недоскреб" - так называли дом на канале Грибоедова, где в надстроенных этажах жили писатели, - внешне выглядел нетронутым, хотя из писем я знал, что в него попало два снаряда.

Поднявшись по крутой лестнице на пятый этаж, я по темному коридору на ощупь добрался до своей двери. Ключ (я его носил с собой всю войну) долго не проворачивался в замке. Но вот наконец послышался щелчок, и дверь отворилась.

Электричество не зажглось. Дневной свет проникал лишь в щели фанеры, которой были заколочены окна. Я прошел в свой кабинет и распахнул окно.

Мне думалось, что я увижу захламленное, затянутое паутиной логово, но в комнате сохранился довоенный порядок. Только слой пыли покрывал письменный стол, лампу, чехол пишущей машинки и кресло. И на полу катались крупные клубки тополиного пуха.

"Как он проникал сюда? - не мог понять я. - Ага, вон в то отверстие у нижнего края фанеры, где отломился уголок. Значит, сюда задувал ветер и свободно гулял по комнате".

Неожиданно над моей головой послышался щебет. На книжной полке сидел крохотный воробышек и что - то сердитое выговаривал мне на своем языке. Видно, требовал, чтобы я немедля закрыл окно и покинул помещение, давно занятое им.

- Как же ты уцелел, воробышек? - изумился я.

Воробей не пожелал мне отвечать. Растопырив крылышки, он боком передвигался по краю полки, готовый защищать свое жилье.

Я покрошил ему хлеба на стол и сказал:

- Клюй, братец, вволю.