Ах, Баттен, Баттен! (Баттон, Баттон)   ::   Азимов Айзек

Дядюшка Отто действительно единственный гений в нашем роду, и поэтому мы стараемся по мере возможности уберечь его от того, чтобы он не угодил в канаву или не вышел вместо двери в окно. Во всем же остальном мы даем ему полную свободу.

Наконец я спросил:

– Чем я могу быть полезен, дядюшка? – и постарался, чтобы мой вопрос прозвучал солидно и по-деловому.

После многозначительной паузы он наконец сказал:

– Мне нужны деньги.

Увы, он обратился не по адресу.

– В данный момент, дядюшка… – начал было я.

– Не твои деньги, – прервал он меня.

Я с облегчением вздохнул.

– У меня есть новый «Эффект Шеммельмайер», еще лучше, чем первый. Но я его никому не давать, никакой журнал не сообщать. Свой большой глотка я буду держать теперь закрытый. Я делаю все сам.

Он размахивал костлявыми кулаками, словно дирижировал невидимым оркестром.

– Благодаря этот новый эффект, – продолжал он, – я собираюсь делать много денег и открывать мой собственный фабрик для флейта.

– Очень хорошо, – сказал я, подумав о фабрике и кривя душой.

– Но я не знаю, как.

– Плохо, – сказал я, снова подумав о фабрике и снова кривя душой.

– Беда в том, что мой ум гениален есть и я могу придумывать то, чего не может придумывать обыкновенный человек. Только, Гарри, я не умею делать деньги. Этот талант у меня нет.

– Плохо, – сказал я теперь уже вполне искренне.

– Поэтому я пришел к тебе как к адвокату.

Я осторожно хихикнул.

– Я пришел к мой племянник, – продолжал дядюшка, – чтобы он мне помог через свой хитрый, извращенный, лживый, бесчестный адвокатский профессия.

Мысленно я отнес его слова к категории неожиданных комплиментов и поторопился сказать:

– Я тоже очень люблю вас, дядюшка Отто.

Он, должно быть, уловил иронию, ибо, побагровев от гнева, закричал:

– Не смей обижаться! Смотри на меня – терпение, понимание, добродушие, болван! Кто говорит о тебе, как о человек? Как человек ты есть честный дурак, а как юрист ты должен мошенник быть. Все это знают.

Я вздохнул. Коллегия адвокатов предупреждала меня, что подобное непонимание вполне возможно в адвокатской практике.

– Что это за новый эффект, дядюшка?

– Я могу проникать в прошлое и брать оттуда любой вещь.

Моя реакция была моментальной. Сунув левую руку в левый нижний карман жилета, я извлек часы и с крайне озабоченным видом посмотрел на них, а правой рукой потянулся к телефонной трубке.

– Простите, дядюшка, – сказал я, изобразив сожаление в голосе, – но я только что вспомнил о весьма важном свидании. Так досадно, но я уже опаздываю. Всегда рад вас видеть, но боюсь, мне уже надо бежать. Да, да, видеть вас доставило мне истинное удовольствие. Пока, дядюшка, Я побежал…

Но поднять телефонную трубку мне так и не удалось. Я приложил все усилия, но рука дядюшки Отто намертво прижала мою руку вместе с телефоном к столу. Силы было явно неравные. Говорил ли я вам, что мой дядюшка Отто в 32-м году защищал честь Гейдельбергского университета по классу вольной борьбы?

Он нежно (как ему казалось) взял меня под локоть, и я уже не сидел, а стоял. Это сэкономило мне лишнюю затрату мускульной энергии на то, чтобы самому подняться со стула (так я пытался утешить себя).

– Пошли, – сказал он. – В мой лаборатория пошли.

И он действительно отправился в свою лабораторию, а мне, поскольку я не имел под руками ножа, чтобы отсечь зажатую как в тисках левую кисть, пришлось последовать за ним.

Лаборатория моего дядюшки Отто находилась в самом конце коридора за поворотом, в одном из корпусов университета. С тех пор, как «Эффект Шеммельмайера» стал величайшим открытием, дядюшка более не читал лекций, был освобожден от всякой научной деятельности и предоставлен самому себе. Об этом красноречиво свидетельствовал вид его лаборатории.