Бессмысленная маска   ::   Фармер Филип Хосе

Аннотация: Роман в стиле «космической оперы», смело оспаривающий наши представления о реальности — в том числе реальности Бога.

---------------------------------------------

Филип Хосе Фармер

Бессмысленная маска

ГЛАВА 1

—  Болг убивает всех, кроме одного!

Голос был слабым, шипящим и влажным. Если бы подводные тени имели голос, он звучал бы именно так.

Затем голос загремел, как голос великана в небе, словно ракета, взорвавшаяся у самого уха. Этот голос швырнул его далеко в серую мглу. Потом он падал в колодец, мерцающие стены которого наискосок уносились прочь, но всегда оставались видимы.

Рамстан никогда еще не испытывал такого ужаса.

Он пронесся в полумраке мимо двух нагих великанов. Обликом они походили на людей, но были бесполы и подвешены вниз головой на цепях, прикрепленных к ножным кандалам. Харут и Марут? Падшие ангелы, вечно казнимые так за то, что не имели сострадания к детям Адама и Евы?

Они скрылись во тьме позади, а стены колодца распахнулись в Пространство, где сияли мириады частиц Материи. Звезды? Глаза?

Неожиданно он коснулся поверхности белой звезды. В руках у него был ковш, и он зачерпнул им разреженного вещества, которое пылало холодным светом, столь сильным, что, даже когда он отвернулся, свет по-прежнему ослеплял его, заполняя весь череп.

Затем он был во тьме, сжатый чем-то, что не было ни сухим, ни мокрым, ни горячим, ни холодным, ни движущимся, ни недвижным.

Снова зашептал голос:

— Бог болен. Несокрушимое пламя падает с черного неба. Земля покрыта рябью. Океаны переполнены. Кровь кипит. Плоть пылает. Кости крошатся. Грешные и безгрешные бегут. Все умирают. Куда скрыться?

Теперь он был единственным выжившим в кораблекрушении, но оставался пленником мрака и холода. Он рвался вверх, к свету, теплу и воздуху.

— Беги, Рамстан, беги! — визжал голос. Бежать? Он тонул в субстанции, не позволявшей бежать.

Но он поднимался из тьмы, из холода, из глубины. Он был рыбаком, который поймал на крючок самого себя, как рыбу, и теперь вытягивал себя вверх, вовне. Маслянистая холодная бездна вытекала из него, и он открывал и закрывал рот, словно рыба на суше.

Этот голос. Где он слышал его прежде? Давным-давно? Говорил ли он на терранском или на арабском, его родном? Что он говорил только что? Рамстан не мог вспомнить.

— Я спал! Среди всего этого шума!

Он сидел в каменном кресле, обтянутом толстой кожей.

Доска стола перед ним была из тяжелого блестящего коричневого дерева. Она была сделана в виде стилизованной птицы: плоский полумесяц с загнутыми вверх концами — перьями крыльев. На столе стоял бокал с двумя ножками, вырезанный из красно-зеленой окаменевшей кости рептилии. Он был наполовину полон густого желтого вина, в котором плавали кроваво-красные червячки, тонкие, словно прожилки в глазу пьяницы.

Рамстан глотнул вина, отдававшего медом, виноградом и немного миндалем. Последнее, полагал он, исходило от червячков. Они были столь тонкими и хрупкими, что неощутимо проскальзывали по языку прямо в горло.

В сладости Калафалы всегда присутствовала чуть различимая горечь.

Порою жизнь может быть хороша, но то, что она ужасна, — это точно. В конце любой жизни, хорошей ли, плохой ли, или же хорошей и плохой разом, ожидают смерть и разложение. Все в Калафале, при всей своей воздушности и утонченной сложности, намекает на Разрушителя.

Интерьер таверны походил на Колизей, построенный пьяными римлянами. Если смотреть сверху, то ряды сидений образовывали равномерные волны. Кабинки были отделены друг от друга полупрозрачными перегородками трехметровой высоты в форме раковин. В них сидели все те же посетители, что и до того, как он уснул. Никто не ушел; никто не пришел.