Я стою миллионы   ::   Серова Марина

— Тогда как мы договоримся?

— Приезжай часикам к восьми, поужинаем вместе, там и поговорим.

Сан Саныч предложил допить коньяк и, не дожидаясь ответа, разлил остатки по рюмкам. Мы выпили, не чокаясь, по русскому обычаю поминая Эрика.

— Значит, договорились, я подъеду к восьми, а пока съезжу к Эрику.

Едва я оказалась на лестничной площадке, смысл происходящего снова обрушился на меня лавиной ужаса и растерянности. Сомнамбулой я подошла к лифту, дрожащей рукой нащупала кнопку и невидящим взглядом уставилась в пол. Слабо покачиваясь, шелестя резиной, лифт, подобно катафалку, медленно опускал меня. Дно шахты показалось сейчас той черной свежевырытой ямой, куда в скором времени опустят гроб с телом Эрика.

И тем не менее Эрик, живой, слегка смущенный нашей близостью в этой движущейся коробке, Эрик, с которым мне предстояло еще разделить, может быть, самые счастливые часы моей жизни, был со мной, той, что спускалась теперь навстречу непрожитой им весне.

Теплый майский воздух, напоенный густым ароматом сирени и молодой листвы, чья клейкая зелень еще не успела запылиться, окутал меня своей нежной душистой пеленой.

Солнце еще не добралось до зенита, но его ласковые лучи горячей позолотой ложились на изумрудные шапки крон, сухой наждак асфальта и не успевшую еще загореть кожу лица, шеи и рук.

Я тормознула желтую «Волгу» с гребешком и, назвав адрес, сжалась на заднем сиденье.

* * *



Молодой парень в бледно-голубой медицинской рубашке подвел меня к одному из столов, на которых, покрытые простынями, лежали тела, навсегда покинутые бессмертными душами.

Откинув край простыни, он отошел, оставив меня наедине с Эриком. Пуля, войдя в затылок, вышла через правую сторону лица, обезобразив ее до неузнаваемости, оставив левую нетронутой. Но если бы даже на месте его лица зияла сплошная черная дыра, по чуть потемневшим золотистым прядям я бы безошибочно узнала его.

В промозглой тишине подвала, обращаясь не то к себе, не то к Эрику, я отчетливо шепотом произнесла:

«Я отомщу за тебя, чего бы мне это ни стоило».

Подавила усилием воли подкатившее рыдание и, зажав эмоции в кулак, пошла прочь.

* * *



Тарасов

17 мая

20 час 00 мин

Остаток дня до встречи с отцом Эрика я провела дома, на диване, с мокрым полотенцем, свернутым повязкой на разгоряченном лбу.

В семь вечера стала приводить себя в порядок, а в восемь уже звонила в дверь квартиры Сан Саныча.

Он не замедлил открыть и пригласил меня войти. В гостиной, за тем же самым овальным столом, за которым я в первый раз увидела Эрика, сидел седоватый, лощеный, одетый в дорогой темный костюм мужчина средних лет. Он держался прямо, был подтянут, на его красивом, усталом лице, покрытом немногочисленными морщинами, я увидела то же выражение сосредоточенного внимания и самообладания, которое было так характерно для Эрика.

И когда он поднял на меня взгляд своих голубых проницательных глаз, у меня дрогнуло сердце, так был похож он на своего сына.

Он провел пальцами правой руки по своим густым и светлым, тронутым сединой волосам и поднялся как бы мне навстречу, вымучивая вежливую улыбку.

— Знакомьтесь, Татьяна Иванова, Иван, или Джон Горбински, — представил нас друг другу Сан Саныч.

— Очень приятно. — Я приблизилась к столу и протянула руку. Джон любезно пожал ее.

Я села на стул, предупредительно подвинутый Сан Санычем, и, обращаясь к Горбински, произнесла:

— Поверьте, мне очень жаль. Примите мои соболезнования.

— Он был хорошим сыном. — Горбински держал себя в руках, но по его слегка дрожащим губам я поняла, как трудно ему это дается.

Сан Саныч достал из бара початую бутылку виски и разлил по стаканам.

— Ну, — он поднял стакан, — светлая память.

Мы выпили.