Год тысяча шестьсот   ::   Михеев Михаил

Потом дверь открылась настежь, на палубу упал яркий луч света.

- Por favor! - услышали они.

- Приглашает, - сказал Клим.

Он пропустил Нику вперед и, нагнувшись, шагнул следом, в низенькую дверь. Ника внезапно остановилась у порога, Клим нечаянно толкнул ее плечом, извинился. Выпрямился. И тут же понял замешательство Ники.

Старика в светлом полотняном костюме в каюте уже не было. Вместо него, ярко освещенный светом потолочной лампочки, перед ними стоял испанский гранд, будто только что сошедший с картины Веласкеса. В голубом бархатном камзоле, на пышное белое жабо спускались длинные завитые локоны черного парика. С рукавов камзола мягко свисали желтоватые кружевные манжеты (брабантские! - подумал Клим). Только лицо у испанского гранда было то же, что и у хозяина, - и бородка клинышком, и тонкие усы стрелочками.

- Don Migel de Silva, - представился он и низко склонился перед Никой, так что черные локоны парика закрыли ему лицо.

Ника растерянно оглянулась на Клима.

- Он сказал, что его зовут дон Мигель, - перевел Клим.

Он вышел из-за спины Ники, ответно поклонился - конечно, не так изысканно и элегантно - и назвал Нику и себя. Тогда и Ника, вспомнив занятия по фехтовальпластике, - хотя с запозданием, но сделала ответный реверанс, - у нее получилось лучше, чем у Клима.

- Превосходно, - заметил он вполголоса.

- Не смейся, пожалуйста!

- А я и не смеюсь. На самом деле, как в кино.

- Что он сказал сейчас?

- Он извинился за этот, ну... маленький маскарад.

Дон Мигель отступил на шаг и театрально, величественным жестом, который, однако, выглядел сейчас вполне уместным ("Вот что значит костюм!" - заключил Клим), пригласил гостей отужинать - на полукруглом откидном столике под иллюминатором в окружении трех хрустальных бокалов и тарелки с апельсинами стояла пузатая темная бутылка без этикетки. Пробка на бутылке была залита черной смолой.

Нике дон Мигель подвинул табуретку с мягким сиденьем, Клим уселся на крышку ящика, приделанного возле стола к стенке каюты, дон Мигель устроился на таком же ящике, но с другой стороны столика. Каюта была просторная, стены ее были оклеены полированной фанерой, у боковой стенки располагалась низкая широкая лежанка, закрытая шерстяным пледом. На пледе лежала скрипка. Над лежанкой висели круглые часы с тонкой золоченой секундной стрелкой, которая мелкими толчками бежала по циферблату. В углу, за лежанкой, торчала шпага, похоже, старинная - как определил Клим - с изящным эфесом, отделанным серебром.

В узкую торцевую стенку каюты был врезан небольшой телевизионный экран, пониже его чернели круглые ручки настройки.

Пока Клим и Ника оглядывали каюту, дон Мигель безуспешно пытался выковырнуть бутылочную пробку перочинным ножом и сломал тонкое лезвие. Он досадливо крякнул, открыл ящик стола, в поисках заменителя штопора, не найдя там ничего подходящего, обвел глазами каюту, обрадованно вскочил и вытащил из-за лежанки шпагу.

- Не сломайте и ее, - сказал Клим по-испански.

- О, эта шпага не сломается, - заявил дон Мигель. - Старинный толедский клинок - шпаге более двухсот лет, - семейная реликвия, переходит у нас по наследству, я уже не помню, когда и как она появилась в нашей семье.

Острием шпаги он по кусочкам выковырял окаменевшую пробку, и Клим подумал, что, судя по пробке, бутылке лет не меньше, чем шпаге.

Дон Мигель обтер горлышко бутылки салфеткой, налил бокалы - в каюте тонко запахло цветами - и поднял свой бокал.

- За дружбу двух социалистических государств! - перевал Клим.

Ника только пригубила вино.

- М-м... какая прелесть! Вино, наверное, такое же старинное, как и шпага!

Дон Мигель оживился.

- Сеньорита не ошиблась, это на самом деле так. Это вино рождает в сердце радость и кружит голову, как молодость...