Карнавал разрушения   ::   Стэблфорд Брайан

Разумеется, позднее, обшаривая его карманы в поисках добычи, они обнаружат, в чем дело, но сейчас он еще мог лежать, сохраняя остатки собственного достоинства.

Отвратительный вражеский запах в воронке раздражал его. Может ли это быть обонятельной галлюцинацией, спрашивал он себя. Но этого ему не узнать. Респиратор беспомощно болтался на шее. Он сорвал его, когда враги поползли вперед, боясь удушья. Газ к тому времени уже рассеялся, хотя ветра и не было.

Он попытался закрыть глаза, и не смог.

Рядом с ним лежал мертвый британский солдат. Сумей Анатоль пошевелить правой рукой, он бы отцепил пистолет с пояса убитого, вставил дуло в рот — и пусть то, что осталось от его мозгов вылетело бы наружу. Всего несколько мгновений, и конец. Но рука не подчинялась ему, да это и к лучшему. Ему ведь не хотелось умирать по-настоящему. Понимая, что конец неизбежен, он не стремился приблизить его.

Он знал, что ранение в голову должно быть очень тяжелым, но боль ощущалась только в груди и ноге. Интересно, возможно ли такое, чтобы пуля, по странной иронии судьбы, угодила именно в тот участок мозга, который ведает болью, и заглушила восприятие? Ведь какие-то клетки продолжают оглушительно кричать: смотри, твоя нога раздроблена на мелкие осколки!

Он пытался молиться, но что-то резко остановило его. Теперь он стал атеистом — и добрым коммунистом. Непростительной слабостью было бы сейчас предать свои принципы — и жалким ребячеством. Его мать часто говорила ему, когда он был мал — так же, как сейчас Малютка Жан — что его ангел-хранитель находится у его правого плеча, и его задача — оберегать от нашептываний демона-искусителя, что стережет у плеча левого. Без сомнения, то же самое она говорила Малютке Жану, укладывая его спать, и всем его братьям. Сказала ли она Малютке Жану, что Анатоль превратился в своего рода ангела-хранителя, защищая Париж от злодеев-бошей? И попросила ли мальчика не бояться за судьбу брата, ибо ангел-хранитель, в которого он отказывался верить, все еще бережет его?

Бедняжка Жан! Каким одиноким он себя почувствует, когда узнает о смерти брата! Какой жестокий способ узнать правду об ангелах-хранителях…

Грохот орудий уже исчезал вдали. Французы и англичане, должно быть, отступают. Анатоль был этим ничуть не удивлен. Остатки трех британских дивизий, которые должны были выступить подкреплением для полевых позиций французов, изнурены битвой. Пятидесятая рассеялась вдоль Лиса, Восьмая — сокрушена танками при Виллер-Бретонне, Двадцать первая — наголову разбита в ущелье Мессин. Выживших направили в Шемин-де-Дам на восстановление сил, а вовсе не для того, чтобы принять на себя очередной удар Людендорфа. Разве можно было ожидать от них нормальной защиты позиций Дюшена?

И что теперь? Пожалуй, вылазка противника была всего лишь диверсионной атакой, но если нет, значит, немцы, безусловно, переправятся через Эсне. А если они не удержат Марну, враг будет угрожать практически беззащитному Парижу…

Сколько раз ему доводилось слышать слова генералов и политиков о том, что «Париж — это и есть Франция» и «Париж — и есть цивилизация»?..

Если Париж падет…

В этом случае, подумал Анатоль, засовы темницы спадут, изрыгающий пламя Левиафан, каковым и являлась война, заживет полной жизнью, потянется, зевнет, откроет глаза пошире — дабы узреть, что в мире уцелело и ждет опустошения…

Лучше уж, пожалуй, умереть, чем жить в таком мире.

Обрывок одной из жутких песен, которые пели в окопах английские кретины, всплыл в мозгу Анатоля. Что-то о невозмутимой улыбке сфинкса. Он пытался отогнать от себя кошмарный образ, но это удавалось не лучше, чем закрыть глаза.