Мидвичские кукушки   ::   Уиндем Джон

 — Судя по тому, что я видел — если не считать странного ощущения, что один ребенок повторен во множестве экземпляров, — это была толпа самых обычных примерных школьников. Несомненно, он был прав, когда говорил, что они ему доверяют.

— Может быть, — согласилась Антея, — но я им не доверяю. Не думаю, что когда-либо доверяла им с тех пор, как они заставили своих матерей вернуться сюда. Я старалась относиться к ним спокойно, пока они не убили Джима Поули. И теперь я их боюсь. Слава Богу, я сразу же отправила отсюда Майкла. Никто не может сказать, что они сделают в следующий момент. Даже Гордон говорит, что они испуганы и встревожены. Нельзя оставаться там, где твоя жизнь зависит от любого детского страха или приступа раздражения.

Вы можете представить, что кто-то всерьез отнесется к «ультиматуму» полковника Уэсткотта? Я не могу. И, значит, Дети вынуждены будут что-то предпринять, чтобы показать, что их должны слушать; они должны будут убедить важных твердолобых шишек, и один Бог знает, каким способом они решат это сделать. После всего, что уже случилось, я боюсь — действительно боюсь. Их нисколько не волнует, что станет со всеми нами.

— Им не имеет никакого смысла устраивать подобную демонстрацию здесь, — попытался я успокоить ее. — Им гораздо выгоднее сделать это там, где с этим будут считаться. Например, поехать с Бернардом в Лондон, как они грозились. Если они проделают с несколькими важными персонами то же, что они проделали с начальником полиции…

Мои слова оборвала яркая, как молния, вспышка. Весь дом сильно тряхнуло. Я вскочил.

— Что… — начал я, но договорить не успел.

Взрывная волна, ворвавшаяся через открытое окно, едва не сбила меня с ног. Вслед за ней обрушился дикий ревущий грохот, и мне показалось, что дом сейчас рухнет на нас.

Послышался звон и стук падающих предметов, а затем наступила полная тишина.

Еще ничего не соображая, я промчался мимо Антеи, беспомощно лежавшей в кресле, и выпрыгнул через открытое окно в сад. Тучи сорванных взрывной волной листьев медленно опускались на землю. Я повернулся и посмотрел на дом. От стены отвалилось два больших куска штукатурки, и ни в одном окне с западной стороны не осталось ни кусочка стекла. Я снова посмотрел назад и увидел над деревьями бело-красное зарево. Ни малейших сомнений в том, что это означало, у меня не было…

Я снова вбежал в гостиную, но Антея исчезла, и кресло стояло пустое. Я позвал ее, но ответа не получил.

Я нашел ее в кабинете Зеллаби. Пол был усыпан осколками стекла, одна занавеска сорвалась с карниза и лежала поперек софы. Часть фамильных реликвий Зеллаби упала с каминной полки и теперь валялась перед камином. Антея сидела в рабочем кресле Гордона, навалившись на стол и уронив голову на руки. Когда я вошел, она не пошевелилась и не издала ни звука.

От открытой двери через окно потянуло сквозняком. Ветерок подхватил лист бумаги, лежавший на столе рядом с головой Антеи, и сбросил его на пол.

Я поднял листок. Письмо, написанное четким почерком Зеллаби. Мне не нужно было его читать. Все стало ясно, как только я увидел красно-белое зарево над Фермой и вспомнил тяжелые ящики, в которых, как я предполагал, были магнитофон, проектор и прочее. Кроме того, письмо было адресовано не мне. Но кладя его обратно на стол рядом с неподвижной Антеей, я заметил несколько строк в середине:

"… не горюй, любовь моя. Мы столько времени жили в раю, что почти забыли об истинном лике Природы. Когда-то было сказано: «Si fueris Romae, Romani vivito more», и это звучит вполне разумно. Впрочем, более прямо эту мысль лучше выразить так: «Если хочешь выжить в джунглях, ты должен жить по их законам…»