Мы никогда не звали его Джо   ::   Бушков Александр Александрович

Все-таки образование вредит женщинам — очень уж странные выводы склонны они порой делать из познанного…

Итак, все катилось по привычному сценарию — Алиса пыталась пробудить во мне дремавшее под спудом благодушной лени честолюбие, а я сопротивлялся этим спасательным операциям, что давалось мне нелегко — я люблю Алису, но люблю и свою работу, своих обезьян…

— Дорогая, ну что я могу поделать? — спросил я. — Александру Македонскому было не в пример легче — попробуй-ка в наше время завоевать Персию… И что скажут наши союзники, если я отправлюсь, брать штурмом Рим, — ты что, хочешь, чтобы меня посчитали коммунистом?

— А то, что тебя считают безнадежным неудачником тебя не волнует?

— Откровенно говоря, не особенно, — сказал я.

— Ну вот что, Рой. Мне самой надоели эти душеспасительные беседы. Либо ты перейдешь в институт Коулмена, пока он не забыл о своем предложении, либо… Продолжать?

— Я догадываюсь.

— Вот и прекрасно. Через десять минут жду тебя у той скамейки.

Она обожала четкие формулировки и круглые числа.

Я отошел к вольеру. Шимпанзе, все пятеро, сгрудились у решетки, словно родственники, пришедшие в тюрьму на свидание к беспутному братцу. Они сочувственно трясли головами, уныло скалились и вздыхали. Дик, подкаблучник с многолетним стажем, печально косился на свою Лолу, и на его морде читалось, что кто-кто, а уж он меня прекрасно понимает и сочувствует. Лола, наоборот, взирала на меня весьма неодобрительно — женщины всегда солидарны, когда речь идет о том, чтобы держать мужчин в ежовых рукавицах, так что она безоговорочно была на стороне Алисы. Джозеф, мой любимец, вдовец и философ, протянул мне спелый желтый банан.

— Спасибо… — грустно сказал я, очистил банан и съел. — Что же делать, Джо?

— Дя… — вздохнул он, что на его языке означало «дрянь», а применительно к данному случаю звучало примерно так: «Дрянь твое дело, Рой, как мужчина мужчине…»

— А ведь она меня бросит, старик, — сказал я. — Она такая. У нее слово с делом не расходится, а твердости на троих хватит… Что же, действительно идти в лабораторию мучить белых мышей и макак?

— Дя! — убежденно сказал Джо.

С лабораториями у него связаны стойкие неприятные воспоминания. В молодости он работал подопытным в каком-то институте, где на нем проверяли спорные положения какой-то теории из области высшей нервной деятельности, и все эти эксперименты едва не сделали его мизантропом.

— Сэр! — прохрипели у меня за спиной.

Я обернулся. Передо мной стоял, пошатываясь, сторож и уборщик Баттен. Несмотря на ранний час, аромат доброго самодельного кукурузного виски витал в воздухе, и заглушить его не могли даже стойкие специфические запахи обезьянника.

— Дя! — сказал Джо, не терпевший алкоголя.

— А поди ты, прадедушка! — цыкнул на него Баттен. — Сэр, там понаехала уйма важных шишек, все на «кадиллаках» и «линкольнах». И еще репортеры. Всякие. Телевидение тоже.

— Для посетителей еще рано, и ты это прекрасно знаешь, какого же тогда черта…

— Не черта, а президента, — уточнил Баттен. — Они говорят, что за президентом приехали.

— За каким еще президентом?

— Это вы должны знать, сэр. Они говорят, что вы должны знать, потому что вы — советник президента по каким-то там особым вопросам…

— Баттен, скотина ты этакая! — сказал я. — Я терпел твои штучки, молчал даже, когда ты спаивал медведей…

— Что я им, в глотку лил? Сами пили.

— Дело не в медведях. Ну сколько можно? Допился до белой горячки, несешь жуткий бред — президент, советник… У меня столько же шансов стать советником президента, сколько у тебя — председателем общества трезвости…

— Вовсе я не пьян, — упрямо сказал Баттен. — Была у меня бутылочка, глотнул сам, дал глотнуть медведям, и все. Они, эта компания на «лимузинах», сами сказали, что приехали за президентом. Сейчас придут, и сами услышите.

— Хочешь сказать, что сторож их пустил?

— Ха! — сказал Баттен.