Назначение в никуда (Империум - 3)   ::   Ломер Кит

- Ты опять усмехаешься! Джонни Кэрлон, шесть футов три дюйма костей и мускулов, парнище с бронированной спиной! Слушай, Джонни! То, что имеет в виду этот Джекези, значит только одно - особенно с тех пор, как у него появилась эта проволока на подбородке. Он прихлопнет тебя, отбивную из тебя сделает, - она примолкла. - Но я догадываюсь, что ты все это знаешь. Значит, все, что я тебе говорю, на тебя не действует. - Она повернулась и взяла с задней стойки бутыль "Реми Мартэн". - Говоришь, это стекло. Тогда используем его по назначению.

Молли плеснула в кубок бренди, и я поднял его, разглядывая мерцание янтарного света внутри.

Сидя на троне, я вглядывался в узкое лицо вероломца, которого любил так сильно, и заметил, как надежда возвращалась в эти хитрые глаза.

- Мой милостивый государь, - начал он, подползая ко мне на коленях, волоча свои цепи. - Не знаю, Почему я был так обманут, что предпринял такое оскорбительное безрассудство. Что-то вроде приступа безумия, ничего не значащего.

- Ты же три раза домогался моего трона и короны, - выкрикнул я не только для его ушей, но и для всех, кто мог выступить против того, что, как я знал должно было сегодня произойти. - Три раза я прощал тебя, вновь окружал заботой, превозносил перед верными мне людьми.

- Небесная благодать нисходила на Твое Величество за великое твое милосердие, - журчал бойкий голос, но даже в этот момент я видел ненависть в его глазах. - На этот раз клянусь...

- Не клянись, ты, так часто дававший ложные клятвы! - приказал я ему. Лучше подумай о душе, не порочь ее больше в свои последние часы!

И наконец глубоко внизу я заметил страх, выплывающий из-под ненависти и всего, что еще сохраняло саму страсть к жизни. И я знал, что это жизнелюбие обречено.

- Спасибо, брат, - вздохнул он и, как к богу, поднял ко мне скованные руки. - Спасибо, независимо от памяти о прошедших радостях, которую мы разделяем с тобой! Спасибо, во имя любви нашей матушки, леди Элеоноры, святой...

- Не погань имя той, что любила тебя! - заорал я, ожесточив свое сердце воспоминанием о ее лице, бледном в отблеске приближающейся смерти, заставляющем меня поклясться вечно защищать и покровительствовать тому, кто теперь коленопреклоненным стоял передо мной...

Он рыдал, когда его оттаскивали, рыдал и клялся в своей истинной любви и преданности мне. А позже, в своих покоях, рыдал я, вновь и вновь слыша глухой удар топора палача.

Мне говорили, что под конец он обрел мужество и шел к плахе с высоко поднятой головой, как приличествует сыну королей. И своими последними словами он меня - простил.

Ох, он простил меня...

Какой-то голос звал меня по имени. Я моргнул и увидел лицо Молли как бы сквозь дымку.

- Джонни, что это?

Я тряхнул головой, и галлюцинация исчезла.

- Не знаю, - сказал я. - Может быть, недосып.

- Твое лицо, - выговорила она. - Когда ты взял в руки бокал и поднял его вверх, как сейчас, ты выглядел - как чужестранец...

- Возможно, это напомнило мне кое о чем.

- Это тебя тоже достало, не так ли? Джонни?

- Может быть. - Я одним глотком проглотил бренди.

- Самое лучшее для тебя - уйти, - мягко сказала она. - Ты знаешь это.

- А если они не... Нельзя иметь все, - заметил я. Она посмотрела на меня и вздохнула.

- Мне все время казалось, что ты должен идти по жизни своим путем, Джонни.

Я почувствовал, что ее глаза следили за мной, пока я выходил сквозь застекленную дверь на холодный вечерний воздух. Над заливом клубился тяжелый туман, сквозь который большие ртутные лампы внизу освещали пирс, как мост в никуда. На конце его в тумане плавала моя лодка. Легкоуправляемая, сорокафутовая, она была почти выкуплена. Суденышко низко сидело в воде при полной загрузке своих четырехсотгаллонных баков.