Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец   ::   Иванов Борис

"Он не хочет нас слышать, - доказывал своим друзьям студент Коля, который, кажется, поставил перед собой задачу проникнуть во все тайны Олега Корзухина. - Ему, - разъяснял он,- удалось забыть обо всем, что нельзя увидеть глазами, он достиг такой визуальной концентрации на вещах мира, которую знали, возможно, лишь творцы наскальных изображений..."

2

Родственник предал его многолетнее одиночество. Раньше он начинал день с чистого НАЧАЛА. Нужно было видеть, какой соразмерностью отличались его движения, как если бы каждый предмет он уравновешивал: зубную щетку, ломоть хлеба, стакан чая - на невидимых тонких весах - не движения, а математически выверенные траектории рисовались в воздухе. Окутанный ими - одевался жить; упорно вглядывался: здесь ли, в своей вагонообразной комнате, или на улице в происходящее. Никогда не останавливаясь, проходил мимо, но возвращался, если "завязывалось" (нечто). Возвращался уже озадаченный, уже готовый к смелости, уже бросающийся в глаза, - и часто от него бежали матери с детьми, гневались алкаши на скамейках скверов, продавщицы уличных лотков отгоняли, смеялись грязные асфальтщики, косил глазом надменный постовой, собаки вопросительно взмахивали хвостами, - он не останавливался, но вдруг снова возвращался, и те, кто хулил его, подмигивали ему; кто бежал, тому он казался потешным; он мог привести в отчаяние своими возвращениями, своим явно ненормальным интересом; сквозь ветви кустов вдруг снова видишь его дурашливое лицо, а забытого находишь в том же магазине, где стоишь в очереди за мясом. Он, по-видимому, людей помнил долго - годы, персонажи его "объектов" старели, он сам за это время старел и вызывал симпатии одинаковой судьбой, не менее загадочной, чем собственная.

Ведь каждый из нас тоже "озадачивается", но мы идем мимо и не возвращаемся - зачем? - можно жить с посеянной тревогой и "вопросами", засыпанными пылью новых впечатлений. В безобразных снах наши тревоги пройдут, как тени, - другое дело Корзухин: он делает картины и не видит снов.

Теперь по утрам он застает в своей комнате следы вчерашнего нашествия. Прежде жильцы-старушки относились к нему почтительно: как к мужчине с солидными привычками - торжественно молчали и соревновательно суетились, когда он вкручивал новую пробку в электрощиток или налаживал работу унитаза: "хорошо, когда в доме есть мужчина", "хорошо, что не надо бежать за каждой мелочью в жилконтору, от которой никогда ничего не добьешься", "у нас, слава богу, сосед - лучше не надо", - теперь же они пишут заявления участковому, в товарищеский суд, в газету, в райисполком, в прокуратуру, в дружину, - они в постоянном негодовании. В этих бумагах жизнь художника получила многократное отражение: первые критические свидетельствования о его жизни.

В свидетельствованиях старушек было немало преувеличений, которые можно объяснить их старанием привлечь к своему делу внимание. Можно заметить выражения, заимствованные из телевизионной программы "Человек и закон", а также их деятельное воображение, которое не могло совладать с явлением странным и, очевидно, опасным, если не для финального отрезка их жизни ("нам осталось жить немного", - писали они), но для других, для общества. И в самом деле, что нужно всем этим людям в невообразимых одеждах, бритым и длинноволосым юношам, девицам с отрешенными лицами, бородатым, священнического вида мужчинам у холостого и глухого кровельщика жилконторы, из комнаты которого годами не доносилось ни звука, а теперь - гул непрерывного заседания и очевидно неуместный смех? Каждый вечер идут и идут, и топчут пол к туалету и на кухню, где один чайник сменяет другой, как после совещания. В коридоре курят, говорят непонятными словами, но если присмотреться, то получается - фарцовщики и наркоманы или баптисты: банда.

3

Жизнь художника обрела огласку.