Ночь святого Христофора   ::   Новаш Наталия

Не задумываясь, я наклонился, подобрал перья, сложил в мешочек раскатившиеся чернильные орешки и забросил суму назад, в дупло, совершенно не отдавая себе отчета, зачем спасаю сейчас от дождя и непогоды чье-то имущество.

Мир шел к своему концу. Очень скоро он будет принадлежать другим - и человеку не найдется места на земле...

Тем не менее, убедившись, что плоты уплыли достаточно далеко, я зашагал к развалинам. Мне нужно было выполнить свой долг, а для этого - отыскать бревно или какую-нибудь доску, чтобы переправиться через реку.

Конечно, чтобы скорее добраться до крепости, мне следовало еще вчера перед ночлегом сразу повернуть на юго-запад, в том месте, где делает изгиб река, и по берегу следовать до второго поворота, а там уже, в виду крепостных стен, как-нибудь наладить переправу. Но я опасался, если буду двигаться по пустынной каменистой равнине, вновь повстречаться с кем-либо из великанов - насколько я был наслышан, в этой местности они попадались довольно-таки часто... Поэтому во всех отношениях надежней был путь по противоположному лесистому, пускай и сильно всхолмленному, берегу.

Мне опять не давала покоя мысль, что мешок за моей спиной слишком тяжел. Воистину человеческий разум загадочен и непостижим: даже сейчас, в минуту, когда людская история, быть может, близится к завершению, он, как любознательный ученик, продолжает решать логические загадки. Несмотря на подстерегавшие меня смертельные опасности, я весь путь не мог избавиться от странной мысли, не имевшей, ну, казалось бы, никакого решительно значения: зачем настоятель монастыря помимо целебных мазей так нагрузил меня снадобьями, вовсе не применяющимися при антониевом огне, а предназначенными для приема внутрь при черной немочи и лихорадке? Зачем секретное письмо герцогскому лекарю, которое не должно попасть ни в чьи руки?

Тихий блеющий звук донесся словно из-под земли. Я стоял у самых развалин, а передо мною в каменной кладке обнаружившегося фундамента была с трудом различимая дверь.

Дверь отворялась внутрь подземелья и была чуть приоткрыта. Чей-то глаз следил за мной через щель.

Так прошло несколько долгих мгновений, и раздался скрип. На меня смотрела перемазанная сажей деревенская девка. В глуповатом лице ее не было, однако, испуга. Волосы ее были опалены пожаром, рубашка обгорела. На плечи она накинула несколько рваных мешков.

Я увидел, что она вся дрожит от холода и готова броситься ко мне, как к спасителю.

- Святой отец, помогите... - прошептала она трясущимися губами, одну руку протягивая ко мне, а другой прижимая к себе новорожденного козленка.

У козленка было две головы. Одна из них глядела на меня сморщенным личиком человеческого младенца.

Я в ужасе отшатнулся, но тотчас взял себя в руки и осенил крестным знамением несчастную.

Бесовское наваждение не пропало. Девица бухнулась мне в ноги, по-прежнему прижимая уродца и умоляя меня о чем-то совершенно невразумительно.

Наконец, я понял, что речь шла о козах, которых я встретил на берегу. Девица умоляла загнать их в погреб, где она пряталась вместе с козой, тоже уцелевшей после пожара.

Чтобы успокоить несчастную и получить от нее хоть какие-то необходимые сведения насчет переправы, я отправился искать коз.

По дороге я вспомнил: в дупле, в сумке осталась лежать свернутая монашеская мантия. Вполне довольно, чтобы приодеть и обогреть девицу, решил я и свернул к дубу.

Вся сума оказалась нетяжелой, и тогда я вдруг подумал, что, пожалуй, ни ее, ни книги не стоит оставлять на произвол судьбы. Тексты под деревянными, обтянутыми кожей переплетами, конечно, нечестивые, и грех честному христианину даже заглядывать в них, да ведь все же - книги!..