Оккупация   ::   Щупов Андрей

 — Да, да! Вы уж не обижайтесь, но раз уж мы все тут перешли на сугубо дружеский тон, позвольте и мне называть вас по имени. Надеюсь, вы не против?

— А откуда вы знаете, как меня зовут? — Дюгонь нахмурился. — Хотя да, конечно. О чем я спрашиваю…

— Так как? Мы договорились?

Генерал неохотно кивнул.

— Да, разумеется. Но при подчиненных я бы все-таки желал, чтобы ко мне обращались либо по званию, либо…

— Либо по имени-отчеству. — Подхватил Вадим. Сейчас он говорил, обращаясь скорее к Шматову и Миронову. — Да будет вам известно, ребятушки, что товарища генерала кличут Афанасием Николаевичем. До сих пор не понимаю, почему он не сказал вам об этом сразу. — Дымов игриво подмигнул Дюгоню. — Секрет субординации? Или элементарная забывчивость?

Дюгонь недовольно запыхтел себе под нос, и тот же Дымов великодушно пришел к нему на выручку.

— Будем считать, что с этим вопросом мы тоже разобрались. Что же касается «дыры», то это понятие насквозь условное. Жить, Афанасий Николаевич, можно везде — даже на необитаемом острове. В моем же случае годится любое место, где есть люди, поскольку, как это ни прискорбно, в лечении сегодня, нуждается практически все население планеты. Вот я и отправился заниматься своими прямыми обязанностями.

— Лечить уголовников?

— Именно! Кстати, не вижу в этом ничего зазорного, поскольку уголовники — те же люди, а условия их проживания даже трудно назвать скотскими, — они намного хуже. При этом — чем менее тяжелое преступление совершено человеком, тем хуже ему приходится на зоне. Специально для вас напомню: я — лекарь, Афанасий Николаевич. Лекарь в самом широком понимании этого слова.

— Но клятву Гиппократа, если не ошибаюсь, вы не давали?

— Верно, не давал. Если честно, я в этом и не особенно нуждаюсь. Клятва нужна тем, кто пытается залатать прорехи в судне, именуемом совесть.

— А у вас таковых, видимо, не наблюдается?

— Я, Афанасий Николаевич, — с нажимом заговорил Дымов, — имею одно явное преимущество перед прочими «гомо-сапиенсами». Я — абсолютно свободный человек. В том смысле, что я не привязан ни к вещам, ни к деньгам, ни к властным структурам. Иными словами, у меня нет ничего, кроме упомянутой совести. И именно она принуждает меня делать то единственное, что я умею, а именно лечить больных, постигать их психику, давать своевременные советы. Собственно говоря, болезни людей — для меня главная вселенская загадка. Именно к этой тайне я и пытаюсь хотя бы чуточку приобщиться.

— Болезни людей? Вы не шутите?

— Ничуть. Еще Гоголь в свое время говаривал, что болезнь посылается людям во благо. Лет двадцать тому назад я бы посмеялся над этой фразой, сегодня же мне она кажется истиной. В самом деле, если вам дано верить в Бога, именно такой подход вы должны проповедовать. Пожалуй, людские болезни — это единственный рычаг, с помощью которого можно эффективно влиять на человека. Ничто иное мы уже просто не воспринимаем. Ну, а болезнь — это наиболее доходчивое из всех возможных предупреждений. Именно она лучше всего прочего повествует об условности человеческих амбиций, рассказывает о приближающейся смерти, о бренности всего земного. — Дымов пожал плечами. — Ну, вот… Собственно, этими вещами я и занимаюсь. Кого-то просвещаю, а кого-то и впрямь излечиваю от тяжелых недугов.

По губам Дюгоня скользнула рассеянная улыбка, и Вадим немедленно отреагировал:

— Кажется, лечение людей кажется вам бессмысленным занятием?

— Ну, почему же…

— Да потому, что вы носите генеральские погоны. Такая уж суть у всех генералов, — мыслить человеческими категориями вам просто недосуг. Женщины рожают, генералы посылают молодых в пекло.

— Это не совсем так…

— Это так, Афанасий Николаевич! — жестко перебил Вадим.