Полис   ::   Дмитрук Андрей

Рядом стоял скульптор - маленький, взъерошенный, дочерна загорелый, даже ради торжества не снявший грубую рабочую эксомиду. Я исподтишка разглядывал его и думал: неужели имя этого человека гремит на весь эллинский мир? Да любой плотник на наших верфях выглядит внушительнее! Но вот, когда статую уже укладывали в ящик, на мягкое соломенное ложе, мастер неуловимым движением коснулся Ее лица, прощаясь, пробежал кончиками пальцев по губам, по нежной шее, лицо его страдальчески дрогнуло... и я понял, что ему открыта суть вещей и чувства, его остры, как ни у кого из смертных.

Итак, в повозке с высокими бортами, под охраной, мы благополучно доставили нашу богиню в порт и погрузили на судно Ликона. Столь же безмятежными были и наше отплытие, и первые дни плавания. Но, должно быть, и в самом деле афинская Дева с подоблачного своего утеса видит все морские пути... Погода благоприятствовала нам в Боспоре Фракийском, оба корабля, подхваченные попутным ветром, резво прошли мимо торгового города Византия и собирались уже углубиться в просторы родного Понта, когда среди ясного дня налетела на нас буря.

Ликоновы матросы замешкались, убирая парус; шквал будто клещами ухватил судно и поволок его к зловещим Кианеям. Говорят, некогда скалы эти двигались, как живые, и шумно сталкивались, губя зазевавшихся мореходов; но и доныне, застывшие, враждебны они судам. Рули были сломаны, днище пробито подводным камнем. В ужасной темноте, в тучах водяной пыли сумел я подвести свою триеру к гибнущему кораблю и перегрузить драгоценнейшее наше достояние... Сердце мое чуть не разорвалось, когда ящик со статуей повис меж двух пляшущих бортов, над кипением бездны, и матрос с той стороны выпустил мокрую веревку...

Ликон просто визжал, умоляя перетащить его первым, но я был неумолим и сначала забрал команду - как-никак, эти люди кое-что умели и могли пригодиться в море... Однако, при всех стараниях, мы потеряли трех гребцов, и эта жертва, надо полагать, на время умилостивила разгневанное божество. Но только на время. Тяжким было наше плавание, и я едва удержался от стона, когда сегодня утром дозорный на носу закричал, что видит землю.

С неослабевающим удивлением смотрю я на наш берег... Сплошные лиловые горы, тронутые зеленью трав и желтизною цветущего дрока. Глухая стена. Кто скажет, что между перекрывающими друг друга обрывами - начало извилистого прохода в огромную, глубоко вклиненную бухту? Недаром английский флот году в восемнадцатом проглядел здесь стоянку наших кораблей. Воистину, лучшее место для базы подводных лодок и пограничных сторожевиков.

Сразу после снятия с бочки случилась маленькая накладка с двигателистами: не выходило левое крыло. То есть, они его, в конце концов, выпустили; но у меня уже душа была не на месте. Я приказал сделать длинную запись в журнале и доложить. Потом на всякий случай решил сам обойти корабль. Со дня на день должен был, прибыть с инспекторским смотром начальник погранвойск округа, комбриг гонял нас нещадно и наказывал за малейшую неисправность.

Слава Богу, в машинном отделении все шло нормально: жара и ритмичный грохот. Узким лазом по лестнице я поднялся наверх и протиснулся через люк в помещение радиометристов. Те усердно отрабатывали вымпел, висевший над телеэкраном, - "Лучший боевой пост". Луч развертки бежал по кругу, рисуя береговые скалы и не суля неожиданностей. Посетив палубу, приняв рапорт сигнальщиков и соленый душ через борт, я, наконец, вполз в свою рубку. Мне всегда казалось, что я крупноват для сверхэкономных корабельных переходов...

Рулевой, штурманский стажер Мохнач, занимался в мое отсутствие именно тем, чего я не терплю, а именно: веселился по поводу убитых чаек. Ничего не поделаешь: если птица сядет на воду впереди по курсу нашего корабля, ее уже ничто не спасет, слишком велика скорость.