Преступившие   ::   Валентинов Андрей

Устроившись в кресле рядом с входной дверью, он курил, листая взятый из лунинской библиотеки «Краткий курс истории ВКП(б)». Чтение весьма занимало полковника. Он негромко ругался, усмехался и даже время от времени крутил пальцем у виска. За этим занятием время шло быстро, и Корф уже собирался будить Фрола – своего сменщика, как вдруг за дверью послышались приглушенные шаги. Полковник бесшумно вскочил, сжимая револьвер, прижался к стене и вдруг почувствовал, как волосы на голове начинают шевелиться, а воздух застревает в горле. Чья-то рука, пройдя сквозь дверь, стала нащупывать задвижку. Барон успел трижды ущипнуть себя, но рука не исчезла, напротив, подобравшись к задвижке, ловко ее отодвинула. Затем длинные красноватые пальцы с загнутыми ногтями потянулись к кнопке американского замка…

…Когда замок щелкнул, и дверь чуть приоткрылась, Корф, понимая, что от желтого дома уже не отвертеться, закусил губу и поднял револьвер на уровень глаз. Но дверь, приоткрывшись на какой-то сантиметр, внезапно застыла и, несмотря на чьи-то немалые усилия, оставалась на месте. Барон вытер тыльной стороной ладони взмокший лоб, и тут рука замерла: прямо сквозь дверь начала проступать фигура высокого худого человека в черной, военного образца, куртке. Михаил явственно различал красивое надменное лицо с искривленным судорогой ртом и пустыми светлыми глазами. Словно во сне, ничего не соображая, Корф поднял револьвер и нажал на спуск. Но выстрела не последовало – верный наган, ни разу не подводивший за все годы, дал осечку.

Швырнув бесполезное оружие на пол, Корф в отчаянии, повинуясь далекой детской памяти, сорвал с шеи образок, подаренный крестной матерью, и перекрестил дверь. В ответ послышалось злобное шипение, дохнуло холодом, рука с образком на миг окаменела. Когда полковник поднял глаза, все исчезло. Лишь приотворенная дверь напоминала о случившемся.

– Ты с кем воюешь, барон? – сонный Фрол, разбуженный стуком упавшего револьвера, выглянул в коридор.

– Не подходите к двери, – прохрипел пересохшим горлом Корф.

– Ага, – всмотрелся дхар, – вот, елы, меня тут не было.

Гибким, неожиданным для его высокого роста движением, он прижался к стене и быстро прошел к самой двери.

– Надо же! – Фрол, качая головой, несколько раз провел руками по воздуху. – Сработало, в карету его! Однако, чуть не прорвали… Вот и не верь сказкам!

Он прислушался, затем аккуратным движением прикрыл дверь и задвинул засов.

– Ушли. Иди спать, барон. Думаю, больше не сунутся. Светает, елы…

– Однако, – выдавил из себя Корф, непослушными пальцами пряча револьвер в кобуру. – Интересно, оба мы ненормальные, или я один?

– Да нормальные мы, елы, – успокоил дхар. – Сразу видно, что ты, Михаил, городской. У нас в деревне, дед рассказывал, каждый вечер чеснок вешали и за порог – ни ногой. Шатались эти… Так от них хоть чеснок помогает, а вот, говорят, ежели руг-риты или, как их, февральские волки…

– Сдаюсь, – быстро проговорил Корф. – Признаю себя Наполеоном и иду спать.

Фрол пожал плечами, сел в кресло, положив кобуру с револьвером на колени, и, поудобнее устроившись, о чем-то задумался. Впрочем, до самого утра их больше никто не потревожил.

Похороны были немноголюдными. Накануне Келюс обзвонил всех известных ему знакомых деда, но не более дюжины из них съехались к крематорию на Донском. Неделей раньше старый большевик Лунин удостоился бы почетного караула, венков с торжественными надписями, траурного митинга, а то и прощального салюта, но эпоха уходила вместе с ним, и только несколько пенсионеров, таких же старых и забытых, стояли у гроба.

На поминках людей было еще меньше. Кроме Келюса – последнего из Луниных – и его двух новых знакомых, за столом сидели четыре старика в немодных костюмах с длинными рядами орденских ленточек на пиджаках.