Мегрэ в Виши   ::   Сименон Жорж

— На ней белая шаль…

Прогуливаясь каждый день в одни и те же часы по аллеям парка и по берегу Аллье, по засаженным платанами бульварам, по улицам, заполненным людьми или же пустынным, они замечали лица и силуэты, которые уже стали частью их мира.

Разве каждый здесь не выполнял одни и те же действия в одни и те же часы дня, и не только тогда, когда толпился вокруг источников ради самого святого — стакана целебной воды?

Взгляд Мегрэ уловил кого-то в толпе и стал более острым. Жена посмотрела в том же направлении.

— Ты думаешь, это вдова?

Они могли бы называть ее дамой в сиреневом, или скорее дамой в лиловом, ибо в ее туалете всегда было что-нибудь лиловое. В этот вечер она, должно быть, пришла позже и нашла себе стул лишь в одном из последних рядов.

Накануне она являла собой зрелище неожиданное, и в то же время трогательное. Мегрэ проходили мимо беседки в восемь часов вечера, за час до начала концерта.

Маленькие желтые стулья образовывали столь правильные круги, что казалось, их вычертили циркулем.

Все стулья были не заняты, кроме одного, в первом ряду, на котором сидела дама в лиловом. Она не читала при свете ближайшего фонаря. Она не вязала. Она ничего не делала и при этом не проявляла ни малейшего нетерпения. Держась прямо, положив руки на колени, оставалась неподвижной и смотрела прямо перед собой, как хорошо воспитанная особа.

Женщина эта точно сошла со страниц иллюстрированной книги. Она носила белую шляпу, в то время как большинство представительниц прекрасного пола здесь оставляли голову непокрытой. Шаль, наброшенная на ее плечи, тоже была белой, воздушной, а под ней — платье лилового цвета, который дама так любила.

Ее лицо было длинным и узким, губы — тонкими.

— Она, должно быть, старая дева, тебе не кажется?

Мегрэ избегал высказываний на эту тему. Он не вел расследования, не шел ни по какому следу. Ничто не заставляло его наблюдать за людьми и пытаться открыть их истину.

И все-таки он делал это то здесь, то там, помимо воли, по привычке. Случалось, он интересовался, безо всякой на то причины, каким-нибудь прогуливающимся господином, пытаясь угадать его профессию, семейное положение, образ жизни, который тот ведет всякий час, когда не лечится.

Впрочем, делать это комиссару удавалось с трудом, ибо каждый, через несколько дней или несколько часов, включался в маленький круг. В большинстве взглядов читалось какое-то пустое спокойствие, которого не было лишь у тяжелобольных, узнаваемых по увечьям, по неровной походке, но особенно — по смеси тревоги и надежды в глазах.

Дама в лиловом стала персонажем так называемого кружка близких Мегрэ — тех, кого он заприметил с самого начала, тех, кто интриговал его.

Трудно было определить ее возраст. Ей могло быть сорок пять лет, равно как и пятьдесят пять — годы прошли, не оставив заметных следов.

В ней угадывалась привычка к молчанию, свойственная монахиням, привычка, а может быть, даже пристрастие к одиночеству. Когда дама шла куда-нибудь или сидела, как сейчас, она не обращала внимания ни на прохожих, ни на соседей, и, несомненно, была бы очень удивлена, узнав, что комиссар Мегрэ пытался, и вовсе не в силу профессиональных обязанностей, постичь ее индивидуальность.

— Не думаю, что она когда-либо жила с мужчиной… — произнес он в тот миг, когда в беседке зазвучала музыка.

Вряд ли и с детьми. Скорее с очень пожилой особой, требующей ее забот, — старой матерью, например.

В таком случае она, вероятно, была дурной сиделкой, ибо ей не хватало мягкости и дара общения. Если ее взгляд не останавливался на людях, а лишь невидяще скользил по ним, то это потому, что он был направлен внутрь.

В себя, в себя одну всматривалась она и, несомненно, получала от этого тайное удовлетворение.

— Сделаем еще круг?

Они пришли сюда не для того, чтобы слушать музыку.