Профессор Зазуль   ::   Лем Станислав

Я не боюсь тюрьмы, вас, вообще ничего не боюсь, Тихий.

- Ведь это человек, - сказал я, почти не слушая его болтовни, явно издевательской: ясно, что он умышленно привел меня сюда, чтоб я смог сделать это отвратительное открытие. Я смотрел поверх его головы на эту страшную двойную тень, которая продолжала тихо раскачиваться в глубине синей жидкости.

- Как нельзя больше, - охотно согласился Зазуль, - как нельзя больше.

- О, вы не увиливайте! - вскричал я.

Он наблюдал за мной, вдруг что-то с ним начало твориться: он затрясся, застонал - и волосы у меня стали дыбом. Он хохотал.

- Тихий, - произнес он, немного успокоившись, хотя искорки адского злорадства все еще прыгали в его глазах, - хотите?.. побьемся об заклад. Я расскажу вам, как дошло до этого, там, - он показал пальцем, - и вы тогда волоса на моей голове не захотите тронуть. Добровольно, не по принуждению, разумеется. Ну как, по рукам?

- Вы его убили? - спросил я.

- В известном смысле - да. Во всяком случае, я засадил его туда. Вы думаете, что можно жить в девяностошестипроцентном растворе денатурата? Что, есть еще надежда?

Это его спокойное, будто заранее запланированное бахвальство, самоуверенное издевательство перед останками жертвы заставило меня сдержаться.

- Бьюсь об заклад, - холодно сказал я. - Говорите!

- Вы уж меня не подгоняйте, - сказал он таким тоном, словно был князем, любезно согласившимся уделить мне аудиенцию. - Я расскажу потому, что это меня забавляет, Тихий, потому, что это веселая историйка, и, повторяя ее, я получу удовольствие, а не потому, что вы мне грозили. Я не боюсь угроз, Тихий. Но оставим это. Тихий, вы слыхали о Малленегсе?

- Да, - ответил я, уже основательно успокоившись. В конце концов во мне есть что-то от исследователя, и я знаю, когда нужно сохранять хладнокровие. - Он опубликовал несколько работ о денатурировании белковых частиц...

- Превосходно, - заявил он поистине профессорским тоном и поглядел на меня с интересом, будто, наконец, открыл во мне черту, которая заслуживает хоть тени уважения. - Но, кроме этого, он разработал метод синтеза больших молекул белка, искусственных белковых растворов, которые жили, заметьте. Это были такие клеевые желе... он обожал их. Ежедневно он кормил их, так сказать... Да, сыпал им сахар, углеводороды, а они, эти желе, эти бесформенные праамебы, поглощали все, так что любо смотреть, и росли себе, сначала в маленьких стеклянных чашках Петри... Он перемещал их в сосуды побольше... нянчился с ними, всю лабораторию загромоздил ими... Они у него подыхали, начинали разлагаться, думаю от неправильной диеты, тогда он неистовствовал... Носился, размахивая бородой, которой вечно попадал в свой любимый клей... Но большего он не достиг... Ну, он был слишком глуп, надо было иметь побольше... здесь, - он коснулся пальцем лысины, которая блестела под низко опущенной на проводе лампой, как выточенная из слоновой кости. А потом за дело взялся я. Не буду много рассказывать, это интересно лишь специалистам; а те, кто по-настоящему могли бы понять величие сделанного мною, еще не родились... Короче говоря, я создал белковую макромолекулу, которую можно так же установить на определенный тип развития, как устанавливают на определенный час стрелки будильника... нет, это неподходящий пример. Об однояйцевых близнецах вы, разумеется, знаете?

- Да, - отвечал я, - но какое это имеет отношение...

- Сейчас вы поймете. Оплодотворенное яйцо делится на две идентичные половинки, из которых появляются два совершенно тождественных индивидуума, двое новорожденных, два зеркальных близнеца.