Роман века   ::   Филенко Евгений

Отныне она иначе смотрит на жизнь, роман открыл ей глаза на себя и на мир, она только что выгнала прочь сожителя-пьяницу, а сразу от Рагозина идет в детский дом усыновить или, там, удочерить, как получится, какого-нибудь ребеночка, потому что ее душа переполнена любовью к людям, и если этой любовью не поделиться, то можно умереть. На месте, от разрыва души. Она ушла, а Рагозин долго еще стоял на замызганном коврике в прихожей, в обнимку с авоськой, с дензнаками в кулаке, и тупо глядел на то место, где только что была эта недавно склочная, вредная и жадная баба. Он уже совсем ничего не понимал.

Так или иначе, не оставалось более никаких видимых препятствий к тому, чтобы отнести рукопись в издательство. Рагозин как смог отутюжил брюки, надел самую свежую сорочку и самый консервативный галстук, сбрил щетину и направил стопы в последнюю земную инстанцию, что отделяла его детище от всеобщего, планетарного признания.

Хрустальным замком это учреждение, конечно, назвать было трудно.

В одной из комнат на Рагозина долго и молча смотрели, как на выходца с того света. Создавалось впечатление, что люди, обитавшие там, не понимали обращенной к ним речи. Они слушали Рагозина и по-прежнему бессловесно переглядывались между собой, и в их затравленных взорах читался один немой вопрос: что этому человеку от нас нужно, почему он здесь, почему не уйдет и не оставит нас в покое?! Не добившись от сидельцев в таинственной комнате ни единого связного звукосочетания, кроме нелепых мычаний и всхрюкиваний, Рагозин потрясенно вышел в коридор и уже там прочел на дверной табличке надпись: "Бухгалтерия". Постановив для себя прежде читать надписи, а уж потом травмировать занятых людей глупыми домогательствами, Рагозин медленно двинулся по устланному ковровой дорожкой коридору. В некоторых комнатах он вообще не находил никого. Табличка "Отдел художественной прозы" показалась ему наиболее притягательной. Он воспрянул духом, расправил плечи, прочистил горло и потянул за дверную ручку. Но дверь, обитая черным дерматином, не поддалась. Озадаченный Рагозин подергал еще и только после пятой попытки, когда глаза привыкли к полумраку, рассмотрел подоткнутый под табличку бумажный листок с корявой почеркушкой: "Отдел закрыт - все ушли на свеклу".

Это был удар. Рагозин остолбенел перед дверью, разевая рот, будто рыба, которую дрессируют жить на суше. Ему хотелось рычать от досады. Но до сотрясений воздуха не дошло. Когда к Рагозину вернулась способность трезво рассуждать, он пораскинул мозгами и сразу успокоился. Во-первых, с чего он решил, что здесь его будут ждать с распростертыми объятиями, что его визит важнее, чем свекла для города, что эта ковровая дорожка раскатана специально к его приходу, а не подарена какими-нибудь шефами и потому ее не жаль топтать круглогодично, подарят еще? Во-вторых, свекла это не навечно, ее можно убирать долго, ее можно вообще не убрать и погноить, но рано или поздно наступит день и час, когда с уборочной кампанией будет покончено. Всякое бывало, но никто еще не заставлял никого дергать свеклу в сорокаградусные морозы, какими славилась зима в Энске. Следовательно, заветный отдел неминуемо вернется с полей за рабочие столы, и уж тогда-то Рагозин осчастливит их своим опусом. А в-третьих...

Что там будет в-третьих, Рагозин додумать не успел, ибо за черной дверью послышались шаги, в замке провернулся ключ, и сезам отворился. На пороге стояла очень худая, изможденная девушка в бежевом свитере и затертых джинсах, на ее измученном лице криво сидели толстенные очки, а в руке пребывала грязная пересохшая джезва. Некоторое время автор и редактор молча смотрели друг на дружку. Потом девушка переместила взгляд на рагозинскую авоську, отягощенную двумя экземплярами романа, а Рагозин в свою очередь заглянул поверх ее головы в комнату.