Самозванец   ::   Иртенина Наталья

Многие и вовсе не смотрят, намеренно или действительно не замечая, будто и нет здесь никакого столба с выставленным на общественное поругание ПИСАТЕЛЕМ.

Рогофф затравленно молчит. Взывать и увещевать не хочется ему, лишнее внимание к бессовестной табличке привлекать - особенно. Рогофф стоит безмолвно, бездвижно. Памятником замученному Писателю стоит Писатель Рогофф, только жмурится на солнышке и тихо вздыхает.

Время от времени к нему подходили. При каждом таком приближении Рогофф вздрагивал и напрягался, подсознательно ожидая удара. Ожидания битья до сих пор не оправдывались, но словесное поношение терпеть было гораздо хуже. Уж лучше бы просто били. Молча и не плюя в душу.

Со стороны стоянки пегасов к столбу торопливо приближался молодой человек в унифе Департамента образования, с блоккейсом в руке. Еще издали прочел ПИСАТЕЛЯ, резко остановился, платком вытер пот со лба и тем же быстрым, суетливым шагом подошел к казнимому. Осуждающе посмотрел в глаза Писателю и нервно вопросил:

-И не стыдно вам?

Ответа дожидаться не стал. По-бабьи покачал головой в укоризну, поправил жесткое жабо, напоследок зыркнул на Писателя совсем уж как-то по-эльфиному криво и заторопился прочь.

Но своего нервный чин добился. Рогофф был чином уязвлен. Впрочем, как и во всех предыдущих случаях близкого контакта с мимохожим людом. Рогофф действительно испытывал стыд. И не только из-за таблички. А отчего и почему - неясно. Прежде такого никогда не случалось. Тем, что Писатель, гордился. Негромко, про себя, никого не вовлекая в орбиту той гордыни, смиренно принимая свой удел и крест, - а все-таки гордился. А что Писательство может быть бесстыдством, сродни оборванству или болезни мизантропии, еще два дня назад счел бы оскорблением и непременно попытался набить морду тому, кто осмелился бы сказать эдакое. Чтобы потом, с разбитым в кровь лицом, уважать себя за решительные действия.

Но сейчас... Сейчас Рогофф смятенно доискивался до причин собственной моральной слабости, напугавшей его более, чем даже вердикт о трех сутках позора.

В воздухе шумно и весело просвистели пегасы. Рогофф устало поднял глаза. Около дюжины летунов заходили на посадку. Из них тугими, упругими волнами изливалась рокочущая музыка. Кабины украшены игрушками, надувными фигурками, лентами. Недавно вошедший в моду древний обряд спаривания, по-старинному --свадьба. Рогофф тяжело выдохнул, переступил с ноги на ногу. Только этого не хватало.

Через несколько минут со стоянки пегасов на бульвар хлынула веселая толпа. Два профи в логотипах Матримониального агентства целились в нее с боков голографами, запечатлевая событие. Вскоре Рогофф увидел и спаривающихся. Парень в черном блио нес на руках утопающую в белоснежных воланах девушку. Пестрящее нарядами собрание дружно поддерживало его усилия ликующими возгласами. Юноша, видимо, быстро приустал тащить на себе подружкины прелести и шел, покачиваясь. Запыхался он ровнехонько у позорного столба и стал, как вкопанный, не выпуская ношу из рук, громко дыша.

- Гениально. Графуем их здесь, на фоне этого... - услышал Рогофф.

- Суперглисс!

- Нормально. Прикол будет.

- Да вы че, отвисли, портить этим мокрецом графику? Пошли дальше.

- Не, ну че ты... Пусть заснимут.

- Я т-те сказал!

Серьезно спорить не стали, чтобы не портить аудивизуальный ряд тщательно расписанной программы. Взмокший молодожен кой-как отдышался, подбросил любимую, перехватив поудобнее, и затопал дальше в символическом брачном маршброске.

Рогофф облегченно перевел дыхание, глядя вослед счастливой юности.

А затем вернулся к своим мыслям.

Мысли вертелись вокруг вердикта и нежданно-негаданного бесстыдства.

Вердикт, дословно запомненный, занозой впился в мозг, и он же смотрел на приговоренного глазами проходящих мимо людей.