Мокрушники на довольствии   ::   Уэстлейк Дональд

Однако это вовсе не значит, что Эд велит мне бросить Билли-Билли на растерзание легавым. Нет, совсем нет. В конце концов, Билли-Билли был в деле. Он — член организации и слишком много знает о торговле наркотиками — источники их поступления, места доставки, имена продавцов. Стоит засадить его на сутки в камеру, и он все про всех расскажет, как только легавые посулят ему иголку.

Поэтому я заранее знал, что скажет Эд, когда я поведаю ему о бедах Билли-Билли. Процедура-то шаблонная. Придется устроить Билли-Билли несчастный случай со смертельным исходом, и пусть себе легавые копаются в останках. Наш общий друг Закон обрадуется такому исходу, поскольку дело-то будет закрыто. Организация тоже обрадуется, потому что опять воцарятся тишь да гладь. Ну, и я с радостью отправлюсь обратно к Элле. Все будут довольны и счастливы, кроме Билли-Билли. Впрочем, возможно, и он тоже, поскольку ему уже не надо будет ни о чем беспокоиться.

Шаблонная процедура, и все же я нутром чуял, что мне нельзя приступать к ней на свой страх и риск. Из слов Билли-Билли следовало, что между ним и Эдом Ганолезе, быть может, существуют какие-то особые отношения, о которых я ничего не знал. Возможно, и даже вероятно, это какой-нибудь пустяк, мелочь. В конце концов, что может быть общего у Эда Ганолезе с Билли-Билли Кэнтелом? И все же я не видел смысла рисковать понапрасну.

Я встал.

— Ладно, позвоню. Но вряд ли ему это понравится.

— Спа-спасибо, Клей, — сказал Билли-Билли, и его сморщенная физиономия растянулась в широченной улыбке. — Я пы-правда очень бы-благодарен.

— Подожди здесь, — велел я ему. — Я позвоню из спальни. Если попытаешься снять отводную трубку и подслушать, я сразу узнаю, вернусь и разорву тебя на части.

— Я ны-не буду. Клей. Честно. Ты ж-же меня зы-знаешь.

— Разумеется.

Я вернулся в спальню, взглянул на Эллу и поморщился.

— Кое-какие сложности.

— Надолго? — спросила она.

Элла сидела на кровати, подоткнув под спину подушку. Лицо Эллы особенно прекрасно, когда на нем нет никакой косметики. Сейчас косметики не было, пухлые алые губы стали бледнее, а карие глаза, наоборот, ярче и глубже, загорелая кожа казалась теплой и бархатистой, мягкие волосы, обрамлявшие личико, в свете ночника казались иссиня-черными. Под простыней угадывались изящные линии и пышные формы упругого тела, и мне совсем не хотелось звонить Эду Ганолезе или забивать себе голову мыслями о страхах Билли-Билли. А хотелось мне только одного — забраться под простыню, под теплый мягкий бочок…

Я отвернулся от Эллы и присел на край кровати.

— Еще две минуты. Я должен позвонить Эду.

— Хочешь, я подожду на кухне?

Элла умная женщина, с такой хорошо живется. Не думаю, чтобы ей нравилось то, чем занимаемся мы с Эдом, но она никогда не говорила на эту тему, притворяясь, будто наших делишек попросту не существует, и не хотела, чтобы я заводил о них речь. Вообще ничего об этом слышать не хотела. Кроме того, Элла полагала, что мне вряд ли понравится ее осведомленность, поэтому старалась держаться от меня подальше, когда я разговаривал с кем-нибудь о работе, чтобы ничего не слышать.

Но сейчас это не имело никакого значения. Билли-Билли уже приперся. Я позвоню Эду, и он велит мне действовать. Вот и вся история. Поэтому я сказал:

— Сущий пустяк. Тебе нет никакой нужды вставать.

— Тогда поторопись, — попросила Элла.

— Хорошо, — пообещал я, боясь поднять на нее глаза. Я протянул руку к телефону на прикроватной тумбочке, набрал домашний номер Эда и выслушал восемь гудков. Потом трубку снял Тони Борода, телохранитель Эда Ганолезе. Я назвался и заявил, что желаю говорить с Эдом. Борода хмыкнул и со стуком положил трубку то ли на стол, то ли еще на что.