Москательщик на покое   ::   Конан-Дойль Артур

Хотя бы в смысле изучения человеческой природы, доктор Уотсон, ведь какая черная неблагодарность! Разве я хоть раз отказал ей в чем-нибудь? Разве есть еще женщина, которую бы так баловали? А этот молодой человек - я бы и к собственному сыну так не относился. Он был здесь, как у себя дома. И посмотрите, как они со мной обошлись! Ах, доктор Уотвон, какой это ужасный, страшный мир!".

В таком духе он изливался мне час, а то и больше. Он, оказывается, ничего не подозревал об интрижке. Жили они с женой одиноко, только служанка приходила каждое утро и оставалась до шести часов. В тот памятный день старик Эмберли, желая доставить удовольствие жене, взял два билета в театр Хеймаркет, на балкон. В последний момент миссис Эмберли пожаловалась на головную боль и отказалась ехать. Он поехал один. Сомневаться в том, что это, правда, по-видимому, нет оснований: он показывал мне неиспользованный билет, который предназначался жене.

- Любопытно, весьма любопытно, - заметил Холмс, слушавший, казалось, с возрастающим интересом. - Продолжайте, Уотсон, прошу вас. Я нахожу ваш рассказ крайне интересным. Вы видели этот билет собственными глазами? Номер места случайно не запомнили?

- Представьте себе, запомнил, - не без гордости ответил я. - Номер оказался тот же, что был у меня когда-то в школьной раздевалке: тридцать первый. Вот он и застрял у меня в голове.

- Великолепно, Уотсон! У него самого, стало быть, место было либо тридцатое, либо тридцать второе?

- Ну, конечно, - чуть озадаченно подтвердил я. - В ряду "Б.

- Просто прекрасно. Что еще он вам говорил?

- Он показал мне свою, как он выразился, кладовую. Кладовая сама настоящая, как в банке. Железная дверь, железная штора на окне, никаком взломщику не забраться, как он утверждает. Но у жены оказался второй ключ, и она вместе со своим возлюбленным унесла оттуда не много и мало - тысяч семь фунтов в ассигнациях и ценных бумагах.

- Ценных бумагах? Как же они смогут обратить их в деньги:

- Эмберли сказал, что оставил в полиции опись этих бумаг надеется, что продать их не удастся. В тот день он вернулся из театра около двенадцати ночи и увидел, что кладовая ограблена, дверь и окно открыты, а беглецов и след простыл. Никакого письма, никакой записки - и ни слуху ни духу с тех пор. Он сразу же дал знать в полицию.

Холмс на несколько минут погрузился в раздумье.

- Вы говорите, он что-то красил в доме. Что именно?

- При мне он красил коридор. А дверь и деревянные части комнаты, о которой я говорил, уже закончил.

- Вам не кажется, что для человека в подобной ситуации это несколько необычное занятие?

- "Надо же чем-то занять себя, чтобы сердце не так саднило" - это его собственное объяснение. Разумеется, это странный способ отвлечься, так ведь на то он и вообще человек со странностями. При мне разорвал фотографию своей жены - разорвал яростно, в совершенном беспамятстве, с воплем: "Чтобы глаза мои больше не видели ее мерзкое лицо".

- И это все, Уотсон?

- Нет, есть еще одна вещь, и она поразила меня больше всего. Обратно я уезжал со станции Блэкхит. Сел в поезд, и только он тронулся, как я увидел, что в соседний вагон вскочил какой-то мужчина. Вы знаете, Холмс, какая у меня память на лица. Так вот, это определенно был тот высокий брюнет, к которому я обратился на улице. На Лондонском мосту я заметил его снова, а потом он затерялся в толпе. Но я уверен, что он меня выслеживал.

- Да-да! - сказал Холмс. - Конечно! Так вы говорите, высокий брюнет с большими усами и в очках с дымчатыми стеклами?

- Холмс, вы чародей. Он действительно был в дымчатых очках, но ведь я об этом не говорил!

- А в галстуке - масонская булавка?

- Холмс!

- Это так просто, милый Уотсон. Впрочем, перейдем к тому, что имеет непосредственное отношение к делу.