Скачущий Фоксли   ::   Даль Роальд

Я не против, если красива женщина. Это другое. Но мужская красота, вы уж простите меня, совершенно оскорбительна. Как бы там ни было, прямо напротив меня сидел этот самый человек, а я глядел на него поверх "Тайме", и вдруг он посмотрел на меня, и наши глаза встретились.

-- Вы не против того, что я курю трубку? -- спросил он, вынув ее изо рта. Только это он и сказал. Но голос его произвел на меня неожиданное действие. Мне даже показалось, будто я вздрогнул. Потом я как бы замер и по меньшей мере с минуту пристально смотрел на него, прежде чем смог совладать с собой и ответить.

-- Это ведь вагон для курящих, -- сказал я, -- поэтому поступайте как угодно.

-- Просто я решил спросить.

И опять этот удивительно рассыпчатый, знакомый голос, проглатывающий слова, а потом сыплющий ими, -- маленькие и жесткие, как зернышки, они точно вылетали из крошечного пулеметика. Где я его слышал? И почему каждое слово, казалось, отыскивало самое уязвимое место в закоулках моей памяти? Боже мой, думал я. Да возьми же ты себя в руки. Что еще за чепуха лезет мне в голову!

Незнакомец снова погрузился в чтение газеты. Я сделал вид, будто делаю то же самое. Однако теперь я уже был совершенно выбит из колеи и никак не мог сосредоточиться. Я то и дело бросал на него взгляды поверх газеты, так и не развернув ее. У него было поистине несносное лицо, вульгарно, почти похотливо красивое, а маслянистая кожа блестела попросту непристойно. Однако приходилось ли мне все-таки когда-нибудь видеть это лицо или нет? Я начал склоняться к тому, что уже видел ею, потому что теперь, глядя на него, я начал ощущать какое-то беспокойство, которое не могу толком описать, -оно каким-то образом было связано с болью, с применением силы, быть может, даже со страхом, когда-то испытанным мною.

В продолжение поездки мы более не разговаривали, но вам нетрудно вообразить, что мое спокойствие было нарушено. Весь день был испорчен, и не раз кое-кто из моих товарищей по службе слышал от меня в тот день колкости, особенно после обеда, когда ко всему добавилось еще и несварение желудка.

На следующее утро он снова стоял посередине платформы со своей тростью, трубкой, шелковым шарфиком и тошнотворно красивым лицом. Я прошел мимо него и приблизился к некоему мистеру Граммиту, биржевому маклеру, который ездил со мной в город и обратно вот уже более двадцати восьми лет. Не могу сказать, чтобы я с ним когда-нибудь прежде разговаривал -- на нашей станции собираются обыкновенно люди сдержанные -- но в сложившейся критической ситуации вполне можно первым вступить в разговор.

-- Граммит, -- прошептал я. -- Кто этот прохвост?

-- Понятия не имею, -- ответил Граммит.

-- Весьма неприятный тип.

-- Очень.

-- Полагаю, он не каждый день будет с нами ездить.

-- Упаси Бог, -- сказал Граммит.

II тут подошел поезд.

На этот раз, к моему великому облегчению, человек сел в другое купе.

Однако на следующее утро он снова оказался рядом со мной.

-- Да-а -- проговорил он, устраиваясь прямо напротив меня. -- Отличный денек.

И вновь что-то закопошилось на задворках моей памяти, на этот раз сильнее, и уже всплыло было на поверхность, но ухватиться за нить воспоминаний я так и не смог.

Затем наступила пятница, последний рабочий день недели. Помню, что, когда я ехал на станцию, шел дождь, однако это был один из тех теплых искрящихся апрельских дождичков, которые идут лишь минут пять или шесть, и когда я поднялся на платформу, все зонтики были уже сложены, светило солнце, а по небу плыл я большие белые облака. Несмотря на все это, у меня было подавленное состояние духа. В путешествии я уже не находил удовольствия. Я знал, что опять явится этот незнакомец.