Сонник Инверсанта   ::   Щупов Андрей

— Это какие же, например?

— А такие… — Павловский шмякнул своего экранного персонажа виртуальным кулаком и, свалив в жестокий нокаут, снова обернулся ко мне. — Ты бы видел, каким я порой выползаю на сцену. Иногда просто в зюзю недееспособный. Ни бэ, ни мэ сказать не могу. А как включу свои агрегатики, музыку со свечками задействую, так и начинается приток энергии. Это ведь не я, — они меня делают магом. И эти игрушки тоже начинают действовать только когда веришь в них по-настоящему.

— Не понимаю…

— Тут и понимать нечего. Если я могу свалить человека реальным ударом, почему мне не совершить то же самое при помощи мысли?

— Ну, знаешь ли! Если бы все валили своих недругов при помощи мыслей…

— Вот! — вскричал Дмитрий. — Вот в чем загвоздка! Мы не умеем совершать физическую работу при помощи интеллекта! Есть желание, но нет формы его матрицирования. Есть ключ, но нет скважины.

— Ты хочешь сказать, что при помощи твоих игрушек…

— Именно! — словно дирижер, Дмитрий взмахнул руками. — Я позволяю мысли вылепиться в нечто конкретное, понимаешь? Создавая эгрегоры, я усиливаю наши метаполя в сотни и тысячи раз. Эффект ничтожный, но он все-таки есть! И спектакли в случае удачи получаются такие, что ты в лучшем из своих снов не увидишь!

— Неужели твои матрицы кто-то покупает?

— Ты шутишь? — Павловский фыркнул. — Расхватывают, как горячие чебуреки! Еще лучше, чем четки с книгами. Да люди последним готовы поделиться, лишь бы не уходить из театра. Кроме того, я снимаю общественное напряжение. Вся ненависть целиком и полностью выливается на экран, и в жизни господа ненавистники уже не беснуются, как прежде.

— Но ты же толкуешь, что вся эта порча может стать явной, разве не так?

— Мало ли что я толкую! Я, Петя, товар, прежде всего, рекламирую! А уж кто верит в него, кто нет, это меня не слишком волнует. Ты, Петр, уже второй день здесь, а, похоже, так ничему и не выучился.

— Чему я должен был выучиться?

— Ну, не знаю… Каждый учится своей собственной науке…

— Постой! — я вскинул перед собой ладонь. Наморщив лоб, попытался сформулировать вопрос точнее. — Скажи, Дмитрий, этот мир — он существует на самом деле или это плод моего воображения?

— Если даже плод, то теперь уже не только твоего, но и моего воображения тоже. Или забыл, о чем пишешь в своей рукописи?

— Там у меня совсем другое…

— Нет, Петюнь, оба мы говорим об одном и том же. Разве что по разному. — Дмитрий с усмешкой вытащил из-за стула бутыль с коньяком, зубами выдернул пробку. — Но я понял, о чем ты спрашиваешь, а потому отвечу предельно честно. Видишь ли, Петруш, судя по всему, ты расплевался со своим миром, вот и все. То, что ты обидел мир, это еще полбеды. Хуже — что мир обиделся на тебя!

— Как это он мог обидеться?

— А так, качнул на ладони и выбросил. Все равно как я эту пробку. — Дмитрий отшвырнул пробку в угол комнаты. Приложившись к бутыли, звучно глотнул.

— Значит, — горло у меня перехватило, — это действительно другой мир?

— Не совсем. Это версия, которую ты создал под себя.

— Чушь какая! Я ничего не создавал!

— И создавал, и создаешь. Она и сейчас все время достраивается, согласуясь с твоим видением реалий.

— Но… С моими реалиями творится черт-те что! Какая-то вывернутая наизнанку апперцепция. Что-то узнаю, а что-то нет.

— Это временное явление, не суетись. Даже в гостиничном номере мы час или два вынуждены обустраиваться, привыкать, а тут не просто комната, — целый мир. Поэтому не спеши его ругать, — он тоже должен к тебе подладиться.

— Бред какой-то!

— Верно, бред. Но, судя по тому, что ты накропал в своей рукописи, бред тоже является полноправной формой жизни. Бредом, Петюнь, можно именовать все то, что нам кажется, а кажется нам более половины наблюдаемого вокруг.