Стоп-кран   ::   Абрамов Сергей Александрович

Кому не знаком милый технический парадокс? Чините вы, к примеру, часы-будильник, все разобрали, все смазали, снова собрали, ан – лишняя гаечка, лишний шпенечек, лишняя пружинка… Куда их? А некуда вроде, да и зачем? Работают часы, тикают, будят. И вы успокаиваетесь. И только время от времени гвоздит вас подлая мысль: а вдруг с этим шпенечком, с этой гаечкой, с этой пружинкой они лучше работали бы, громче тикали, вернее будили?..

И сколько же таких незавинченных винтиков, незакрученных гаечек, пружинок без места раскидано по державе нашей обильной! Вставить бы их куда следует – вдруг все у нас лучше закрутится?..

Еще кстати. Кто, скажите, точно знает, где какому винтику точное место? Только Мастер. А где его взять, коли научный атеизм всерьез убедил нас, что никаких Мастеров в природе не существует? Что лишь Человек проходит, как хозяин необъятной Родины своей. Стало быть, некому подтвердить, как некому и опровергнуть, что винтик-Ким – из описываемого поезда винтик. В данное время из данного литерного поезда особого назначения. Вставили его таки. Некий Мастер вынул его из ладного институтского механизма и вставил в гремящий железнодорожный. И все здесь сейчас так закрутится, так засвистит-загрохочет, что только держись!..

Красиво про винтики придумано! Одно огорчает: не сегодня, не здесь, и, увы, не только придумано. Увы, три с лишним десятилетия Некий Мастер отвертки из рук не выпускал: вывинчивал – завинчивал, вывинчивал – завинчивал…

Ким бутерброд доел, чаем залил, заморил червяка благодаря доброй Настасье Петровне. Сама она сидела рядом на полке и тасовала билеты в кармашках сумки-раскладушки, раскладывала служебный пасьянс, что-то бубня неслышно, что-то ворча сердито.

– Не сходится? – спросил Ким.

– С чего бы это? – обрела внятность проводница. – У меня купейный, все чин-чином. Это в плацкартном или того хуже – общем глаз да глаз нужен…

Что-то все ж не сходилось: не в пасьянсе у Настасьи Петровны – у Кима в уме.

– Это как понимать? – полегоньку, подспудно двигался он к цели. – В поезде особого назначения – общие вагоны?! А как насчет теплушек? Сорок человек, восемь лошадей…

– Теплушек нет, – не приняла шутки Настасья Петровна, – не война. И общих не цепляли, не видела. Я вообще по составу не ходила. Бригадир пришел, сказал: сиди, не рыпайся. А чего рыпаться: своих дел хватает.

– Секретный, что ли, состав?

– Не знаю. Тебе-то что? Состав не секретный, зато ты в секрете, поскольку заяц. Я о тебе знаю и Таньке скажем, и все. Понял?

– Понял. А Танька – это кто?

– Ну, я это, – сказала Танька.

Она стояла на пороге купе – молодая, смазливая, кругленькая тут и там, опухшая от сна, патлатая и злая.

– Ты кого это подцепила, Настасья? – сварливо сказала злая Танька. – Тебе что, прошлого выговорешника мало, другого заждалась?

– Да это ж студент, Танька, – укоризненно объяснила Настасья Петровна.

– А хоть бы и так, ты на его рожу посмотри!

– А чем тебе его рожа не люба?

Тон разговора повышался, как в «тяжелом металле» – по октавам.

– Что рожа, что рожа? Он же хипарь, металлист, он же зарежет и скажет, что так и было!

Ким счел нужным вмешаться в живое обсуждение собственной подозрительной внешности. Вмешаться можно было только ором. Что Ким и сделал.

– А ну, цыц! – заорал он, конечно же, на тональность выше предыдущей реплики.

Поскольку поезд спешно отходил в Незнаемое и Ким еле-еле поспел на него, то и нам некогда было описать его. Кима, а не поезд. Напомним лишь, что металлистом его обозвала и сама Настасья – когда он сиганул ей в объятия.