Неизвестные в доме   ::   Сименон Жорж

Ожидание это было столь заметным, что Николь воспринимала его как сигнал и слегка поворачивала голову к горничной, стоявшей у стены.

Горничная тут же открывала крышку люка и кричала в шахту подъемника:

- Можно подавать!

Там внизу, в глубоком подвале, помещалась мрачная кухня со сводчатым, как в церкви, потолком; и, услышав крик, низенькая, тощая, уродливая женщина, только что пристроившаяся на кончике стола, чтобы поесть, вскакивала, брала с плиты блюдо и ставила его на подъемник.

И, как всегда, не дойдя нескольких метров до места назначения, механизм сдавал, сцепление заедало, и лишь после многочисленных попыток горничной, караулившей наверху, каким-то чудом удавалось выхватить из подъемника давно ожидаемое блюдо.

Каминная труба не тянула. Весь дом был полон вещей, которые вообще не действовали или действовали из рук вон плохо. Это сразу бросалось в глаза. Положив локти на стол, Лурса горестно вздыхал при каждой очередной аварии подъемника; а когда порывом ветра из камина выбросило длинный язык пламени, Николь забарабанила пальцами по краю стола, что служило у нее признаком дурного настроения.

- Ну что же, Анжель?

- Сейчас, мадмуазель.

Николь пила белое вино, которое подавали в графине. Ее отец предпочитал бургундское и неизменно выпивал за обедом целую бутылку.

- Мадмуазель может сразу же после обеда рассчитаться со мной?

Лурса рассеянно прислушивался в разговору. Он почти не знал этой горничной, только отметил про себя, что она значительно выше и плотнее, чем их прежние служанки, к которым он привык больше, чем к этой рослой девице с энергичной физиономией и спокойно-непочтительными повадками.

- Ваша расчетная книжка при вас?

- Я отдала ее Фине.

Финой, то есть Жозефиной, звалась их кухарка, карлица с дергавшимся лицом, отправлявшая наверх блюда из кухни.

- Хорошо.

Лурса не спросил у дочери, почему горничная уходит от них - по доброй воле или ее рассчитали. Каждые две недели у них появлялась новая служанка, и это было ему глубоко безразлично.

Он жевал вареные каштаны и ухитрился осыпать крошками свою домашнюю куртку из черного вельвета. Впрочем, это не имело значения, так как куртка была вся в пятнах. Слышно было, как из крана капает вода: очевидно, и этот кран тоже нуждался в починке.

После каштанов Лурса подождал еще с минуту, но, поняв, что продолжения не последует, скомкал салфетку и бросил на стол, так как не в его привычках было складывать ее как полагается. Потом он поднялся со стула.

Сегодняшний вечер прошел совсем так, как и все прочие,- без малейших отклонений. Отец не глядел на Николь. Только бросил ей уже с порога:

- Спокойной ночи.

К этому часу походка его становилась грузной, не слишком уверенной. В течение дня Лурса успевал выпить две или три бутылки - чаще всего три все того же бургундского, за которым он сам спускался в погреб, едва пробудившись ото сна, и со всей осторожностью относил вино к себе в комнату.

При желании с улицы можно было бы проследить путь Лурса, так как сквозь узкие щели ставен по мере его продвижения пробивались тонкие лучики света, можно было даже установить, что адвокат добрался до своего кабинета, расположенного в крайней комнате правого крыла особняка.

Дверь кабинета была давным-давно обита клеенкой - еще во времена отца Лурса, тоже адвоката, а может быть, даже во времена деда, бывшего в течение двадцати лет мэром города. Черная клеенка местами разорвалась, как сукно на старом трактирном бильярде.

В камине, там, где полагается быть подставке для дров или решетке для угля, еще в незапамятные времена и по забытым уже сейчас причинам поставили, конечно временно, маленькую чугунную печурку, но она так и прижилась в кабинете со своей коленчатой трубой.