Воронка   ::   Сапковский Анджей

А как не врубиться — с северной стороны города, с Маневки, вдруг загремели пушки, а потом так бахнуло, что затрясся весь дом, в здании Морской и Колониальной Лиги с треском вылетели два стекла, а на фасаде киношки «Палладиум» захлопали плакаты пропагандистского фильма «Пожалей меня, мама», который крутили по утрам, когда было мало людей.

Через несколько минут бабахнуло снова, а из-за крыш, дымя ракетами, в боевом строю выскочила четверка размалеванных коричнево-зелеными пятнами МИ-28. Снизу по ним ударили трассирующими.

«Снова, — подумал я. — Снова начинается».

Тогда я еще не знал, кто в кого и за что пуляет. Правда, гадать особо не приходилось. МИ-28 наверняка принадлежали литовцам из дивизии «Пляхавичус». Нашей армии тут не было, она была сконцентрирована на украинской границе. Из Львова, Киева и Винницы снова нагло выслали наших эмиссаров-иезуитов, да и в Умани, поговаривали, тоже что-то варилось. То есть отпор шаулисам могла давать или Самооборона, или немцы из Фрайкорпс. Это могли быть и американцы из Сто Первой Авиадесантной дивизии, что квартировала в Гданьске и Кенигсберге, а оттуда летала поливать напалмом плантации в маковом треугольнике Бяла Подляска — Пинск — Ковель.

Но это могло быть и банальное нападение на наш местный «Кемикал Банк» или разборы между рэкетирами. Правда, я никогда не слыхал, чтобы у рэкетиров из организации «Наше дело» были МИ-28, но исключить такого было нельзя. Ведь угнал же кто-то в Санкт-Петербурге крейсер «Аврора» и уплыл на нем в туманные дали. Так почему не вертолет? Вертолет все же легче свистнуть, чем крейсер, разве нет?

А, какая разница. Я сунул на голову наушники и врубил уокмен, чтобы послушать «Джули», песню группы «Джизес энд Мэри Чейн», с их нового компакта «Путешествуя», и дал громкость на всю катушку.

Джули, твоя улыбка так тепла,

Щеки так мягки,

Я краснею, думая о тебе.

Сегодня ты выглядишь так,

Что меня бросает в дрожь.

Джули, ты так чудесна,

Так чудесна…

Когда я проходил подворотню, то застал там соседа и дружка — Прусака; он держал за руку свою младшую сестренку Мышку. Я остановился и снял наушники.

— Хей, Прусак. Привет, Мышка.

— Блирррпп, — сказала Мышка и пустила слюнку, потому что у нее разошлась верхняя губа.

— Привет, Ярек, — сказал Прусак. — В шуле топаешь?

— Топаю. А ты нет?

— Да нет. Ты что, не слышишь? — Прусак махнул рукой в сторону Маневки и вообще на север. — Хрен его знает, что из этого получится. Война, братан, на всю катушку.

— Эт'точно, — согласился я. — И слышно, что ударом отвечают на удар. Ху'з файтинг хум?

— Кайне Анунг. Да и какая разница? Но я же не оставлю Мышку одну.

На втором этаже дома из-за открытых балконных дверей были слышны вопли, визги, звуки ударов и плач.

— Новаковский, — объяснил Прусак, проследив за моим взглядом. — Пиздит жену, она записалась в свидетели Иеговы.

— Ясно. И не будешь иметь богов иных, кроме меня, — кивнул я.

— Чего?

— Урпппль, — произнесла Мышка, кривя мордашку и прищурив единственный глаз. Это означало у нее улыбку. Я погладил ее по реденьким светлым волосикам.

Со стороны Маневки раздались взрывы и бешеный лай автоматов.

— Ладно, я пошел, — сказал Прусак. — Мне еще надо окно на кухне скотчем заклеить, а то снова стекло вылетит. Бай, Ярек.

— Бай. Па, Мышка.

— Биирппп, — пискнула Мышка и прыснула слюной.

Мышка некрасивая. Но все ее любят. Я тоже. Ей шесть лет, но никогда не исполнится шестнадцать. Чернобыль, как вы и догадываетесь. Мать Прусака и Мышки как раз лежит в больнице. Нам всем очень интересно, что у нее родится.

— Ах ты сучара! — ревел сверху Новаковский. — Ах ты жидерва! Я эту погань из тебя-то повыбью, макака рыжая!

Я клацнул уокменом и побежал дальше.