Выше Радуги   ::   Абрамов Сергей

Итак, рифмы - в сторону.

Что будем делать, любезный Алик?

"Вот моя деревня, вот мой дом родной..." - вспоминал классику Алик. Вот подъезд, вот лифт, вот дверь квартиры. Где ключ?.. Ага, и ключ есть. Родители на работе, суп в холодильнике, уроки - еще в учебниках, а фильм уже в телевизоре. Что дают? Древний, как мир, "Старик Хоттабыч". Не беда, сгодится под суп..."

Кстати, вот - выход. Найти на дне Москвы-реки замшелый кувшин, выпустить из него джинна и пожелать, не мелочась, спортивных успехов назло врагу. Однако загвоздка: нырнуть-то можно, а вынырнуть - не обучен. Значит, лежать кувшину на дне, а все наземные кувшины давным-давно откупорены строителями дорог, новых микрорайонов, линий метрополитена, заводов и стадионов.

Старик Хоттабыч на телеэкране включал и выключал настольную лампу, восторгаясь неизвестным ему чудом, а глупая мыслишка не отпускала Алика, точила помаленьку. Творческая натура, он развивал сюжет, чье начало покоилось на дне реки, а конец пропадал в олимпийских высях. Придумывалось легко, и приятно было придумывать, низать в уме событие на событие, но творческому процессу помешал телефон.

Звонил Фокин, лучший друг.

- Чего делаешь? - спросил он дипломатично.

- Смотрю телевизор, - полуправдой ответил Алик.

- Ты не обиделся?

Вот зачем он позвонил, понятненько...

- На что?

- На Бима.

- Он прав.

- Отчасти - да.

- Да какое там "отчасти" - на все сто. В спорте я - бездарь. Бим еще гуманен: освободил от физо и оценкой пожаловал. А мог бы и не.

- Слушай, может, я с тобой потренируюсь, а?

Ах, Фокин, добрая душа, хороший человек.

- Ты что, Сашка, с ума сошел? На кой мне твоя благотворительность? Я на коне, если завуч не заставит Бима переменить решение.

- Завуч не дурак.

- Толковое наблюдение.

Завуч и вправду дураком не был, к тому же он вел в старших классах литературу, и Алик ходил у него в фаворитах.

- Вечером погуляем? - Фокин счел свою гуманистическую миссию законченной и перешел к конкретным делам.

- Не исключено. Созвонимся часиков в семь.

Хоп. Положил трубку на рычаг, откинулся в кресле. Что-то странное с ним творилось, странное и страшноватое. Уже не до понравившегося сюжета было: в голове звенело, и тяжелой она казалась, а руки-ноги будто и не шевелились. Попробовал Алик встать с кресла - не получилось, не смог. "Заболел, кажется", - подумал он. Закрыл глаза, расслабился, посидел так секундочку вроде полегче стало. Смог подняться, добрести до кровати.

"Ах ты, черт, вот незадача... Маме позвонить надо бы... Ну, да ладно, не умру до вечера..."

Не раздеваясь, лег, накрылся пледом и, уже проваливаясь в тяжелое забытье, успел счастливо подумать: а ведь в школу-то завтра идти не придется, а до полного выздоровления сегодняшний позор забудется, что-нибудь новое появится в школьной жизни - поактуальнее...

Он не слышал, как пришла с работы мама, как она бегала к соседке этажом выше - врачу из районной поликлиники. Даже не почувствовал, как та выслушала его холодным фонендоскопом, померила температуру.

- Тридцать восемь и шесть, - сказала она матери. - Типичная простуда. Аспирин - три раза в день, этазол - четыре раза, и питье, питье, питье... Одно странновато: температура не смертельная, а парень даже не аукнется. Спит, как Илья Муромец на печи.

- Может, устал? - предположила мама, далекая от медицины.

- Может, и устал. Да пусть спит. Сон, дорогая, - панацея от всех болезней.

В семь вечера позвонил Фокин, лучший друг.

- Заболел Алик, - сказала ему мать.

- Да он же днем здоровым, как бык, выглядел.

- И быки хворают.

- Надо же! - деланно изумился Фокин откровению о быках. - Тогда я зайду, проведаю?

- Завтра, завтра. Сейчас он спит - царь-пушкой не разбудить. Вы что сегодня - камни ворочали?

- Это как посмотреть.