Он приехал в день поминовения   ::   Сименон Жорж

И пахнет там-это угадывалось чем-то крепким и приятным.

На вывеске: "Вдова Элуа. Товары для флота".

Стоя на тротуаре, Жиль не сводил глаз с витрины. Слева в лавке-застекленная конторка. Сейчас в ней, должно быть, нестерпимо жарко-чугунная печка раскалена докрасна. В конторке крупная немолодая женщина, с несколько лошадиным лицом; это Жерардина Элуа, тетка Жиля по матери.

На ней было атласное платье с очень высоким воротником, украшенное камеей в золотой оправе. Она что-то говорила. Жиль не слышал слов, но следил за движением губ. Моряк, который сидел напротив нее, закинув ногу на ногу и положив на колено капитанскую фуражку, одобрительно кивал головой.

- Твоя тетка... Элуа...

Жиль то и дело сморкался, хотя глаза у него оставались сухими. Эта неотвязная простуда особенно живо напоминала ему о тронхеймской драме, воскрешая ее во всех подробностях, вплоть до запаха.

Отец тоже был насквозь простужен в тот вечер, когда они высадились в Тронхейме после гастролей на Лофотенах, где труппа распалась. Как всегда, Мовуазены тут же отправились искать гостиницу поменьше и подешевле.

Отец, мать и Жиль стояли на улице со своим громоздким багажом. Перед ними два скупо освещенных подъезда - две гостиницы. Выбирай любую. Никаких оснований предпочесть одну другой.

Увы! На вывеске одной из гостиниц красовался большой белый шар, и отец Жиля, взглянув на жену, тихо бросил:

- Это ничего тебе не напоминает?

Но разве любая гостиница не пробуждала в них каких-нибудь воспоминаний? С тех пор как Мовуазены, не успев даже обвенчаться, уехали из Ла-Рошели, они только и делали, что кочевали по гостиницам и меблированным комнатам.

Жиль не бывал в Ла-Рошели, но знал, что, попав туда, первым делом должен сходить на улицу Эскаль, старинную улицу с аркадами, где дома нависают над тротуаром и сквозь неровные камни мостовой пробивается трава. Там, на дверях дома No 17, висела когда-то медная дощечка: "Месье и мадам Фошерон, первая премия консерватории".

Во всех комнатах дома звучала музыка-старики Фошероны содержали частную музыкальную школу.

Каждый день из деревни Ниёль-сюр-Мер приходил Жерар Мовуазен, худощавый молодой человек со скрипичным футляром под мышкой.

А вечером Элиза, одна из дочерей Фошерона, ждала его под аркадами, и они, наверно, подолгу простаивали в темноте, прижавшись друг к другу, как та парочка, которую видел Жиль, высаживаясь на берег.

Они уехали в Париж. Жерар Мовуазен играл в оркестрах кинематографов, изредка выступал в концертах, а потом пошло - город за городом, гостиница за гостиницей.

Интересно, знал ли кто-нибудь в Ла-Рошели, что Мовуазены подвизаются в варьете и цирках как фокусники и что Элиза в розовом трико...

Именно такой, в розовом трико, облегающем широкие бедра, - мать до сих пор стояла перед глазами Жиля. Вот она во время номера подает затянутому во фрак отцу блестящие аксессуары...

Тронхейм... Белый шар на вывеске гостиницы...

- Послушай, Элиза, возьми себе отдельный номер. Я выпью грога, приму две таблетки аспирина и всю ночь буду потеть. Иначе с этой простудой не разделаешься.

Ну нет! Деньги нужно экономить.

- Мне лучше побыть с тобой.

В комнате, как во всех норвежских домах, высилась монументальная печь, облицованная сливочно-белым фаянсом.

- Велите хорошенько протопить, хозяин. И пусть принесут грогу погорячей.

Мовуазен носил усы - у фокусников это традиция. И красил их - не из кокетства, а потому, что фокуснику не полагается выглядеть старым.

Жиль, как сейчас, видит эти черные с синеватым отливом усы и красный нос отца на белизне подушки.

- ...койной ночи, папа! ...ночи, мама!

Утром мать нашли мертвой - она угорела от этой фаянсовой печи; отец еще боролся за жизнь, но недолго. Ровно столько, чтобы простонать:

- Твоя тетка... Элуа...