Virago   ::   Копылова Полина

Мона Алессандрина, самый ценный груз и красный товар, сошла на берег первая, опершись на капитанский локоть. За ней был прислан портшез, узкий, черный, глухой, точно стоймя стоящий гроб. Возле ждали носильщики посольские, в опрятном гербовом платье, поодаль переминались носильщики наемные, босоногие и загорелые дочерна, переступал копытами мул, взятый для камеристок, ибо прислуге знатной дамы не подобает бегать за ней вприпрыжку по уличной грязи. Мона Алессандрина забралась в портшез (ну точно, гроб, да дорогущий – весь шелком изнутри обит!), втянула туда хвост плаща и трен, чтоб не мести чужую улицу, раздвинула самую малость занавески. Где-то сбоку покряхтывали носильщики, примеряясь к сундукам. Хихикали, елозя в седле, камеристки – двойняшки пятнадцати лет… Тронулись, наконец.

Рослый, бритый, рыжеватый, по виду и стати более римлянин, чем венецианец, мессер Федерико, сиятельный посол, сухо чмокнул ее в щеку и оглядел неулыбчивыми выпуклыми глазами. Дворянство покупное, ясно, как и подданство венецейское. И двадцать ли ей? Не меньше ль?

– Любезная моему сердцу племянница, – громогласно утвердил он ее в степени родства, – к несчастью, я здесь лишен общества моих дорогих детей, и потому не взыщите, если весь богатый запас поучений и наставлений достанется вам.

– Думаю, это пойдет мне только на пользу, достопочтенный дядюшка.

Федерико кивнул так, точно услышал и принял к сведению ответ своего секретаря, потом подставил ей локоть, такой же крепкий, как у капитана, и повел к столу.

– Кастильский двор – строгий двор, – наставлял он ее, отхлебывая из кубка и заедая местными крупными маслинами. Маслины были разрезаны вдоль, вместо косточки в них вложили копченый миндаль, – кроме того, это двор гордецов. Иные гранды имеют привилегию не снимать перед королями шляпы, и род их порой древнее и знатнее королевского. Таковы Альбы, Мойя, Медина-Сидония, Мендоса, Агилары… Они – самые большие гордецы во всей Европе.

Мона Алессандрина слушала вполуха и уминала жареного фазана за обе щеки, до блеска обсасывая косточки. «Кортезана!» – подумал мессер Федерико, исподволь наблюдая за ней, и отмечая в ней странную двойственность. Так, высокая, она казалась маленькой, нежной; светлые будто бы волосы временами холодно отливали темным; на вздернутом носу при повороте головы вдруг проступала горбинка; опущенное лицо казалось узким, грустным, но стоило ей вскинуть подбородок, и проявлялись широкие скулы, а в разлете бровей сквозила дерзость; белые кисти рук, с виду тонкопалые и слабые, вдруг выказывали быструю хватку и узловатую кривинку пальцев, и становилось заметно, что мона Алессандрина носит не самый маленький размер дамской перчатки.

– Двор так же не одобряет ничего хоть сколько-нибудь неблагочестивого. Не вздумайте шутить над священниками, как то принято в Италии, или рассказывать нескромные новеллы. В иных домах это можно, вы поймете что к чему, если станете вхожи в эти дома. Что же касается любовных дел, то все здесь скрыто от глаз, и даже о королевских привязанностях не говорят вслух, а если что выйдет наружу, то будет не миновать крови.

Мона умяла фазана, и, придерживая широкий рукав, потянулась к фруктам, окончательно утвердив мессера Федерико во мнении, что она – кортезана. В глазах ее было ожидание.

– Завтра после обедни, любезная племянница, я представлю вас одной особе. Это очень красивая и глупая дама, она англичанка, и находится в большой милости у королевы.

Мона Алессандрина кивнула так, точно услышала и приняла к сведению сообщение своего секретаря.

… Плоское пасмурное море казалось вязким, как полузастывший холодец – да и цвет был тот же.