Петр Иванович Ниточкин к вопросу о квазидураках   ::   Конецкий Виктор Викторович

Спрашивать его про служебные успехи язык не поднялся.

– Все смеетесь, Петр Иванович, над жизненной почвой народных мотивов, -заметил Елпидифор и попросил разрешения быть свободным. Поговорить на темы народа и народности Елпидифору хотелось – он это завсегда любил, но тут счел необходимым сохранить субординацию.

– Мы не на линкоре, а я не адмирал, Елпидифор Фаддеич. Садись, покурим.

– Так я не курю, – сказал Елпидифор. – А вы все одно высоко поднялись. Видите, уже и забыли, что Пескарев никогда отравой не баловался. Как автомобильчик ваш поживает?

– А черт его знает, я восемь месяцев дома не был, -сказал я. Почему-то мне не захотелось ему говорить, что свой "Москвич" я давным-давно продал.

– Век вам благодарен буду, – сказал Елпидифор и отправился доложить молодому капитану об устройстве наставника на жительство.

Благодарить меня весь век Елпидифор собрался потому, что я ему помог приобрести по баснословно дешевой цене списанную нашим финским торгпредством дизельную "Волгу". Был такой короткий период лет десять назад, когда морякам разрешили покупать за рубежом подержанные машины. И с тех пор Елпидифор стал автолюбителем.

Я распаковал чемодан, ощущая на себе мертво-стеклянный взгляд Аленушки и удивляясь Васнецову, который умудрился нарисовать девицу так, что в ней нет ни одного золотника соблазнительной женственности, то есть презренного секса. И впервые обнаружил на знаменитой картине чуть повыше и левее Аленушки венок из стрижей или ласточек. И тут я взял да и кощунственно засунул под раму здоровенного тигра – обложку рекламного буклета зоопарка Гагенбека в Гамбурге. И получилось, что лютый зверь пьет воду из того водоема, возле которого тоскует сиротинушка.

Судно грузилось, утром предстоял отход, следовало начинать знакомство с делами, а я занимался чепухой. И настроение было такое, как когда я вдруг обнаружил, что начинаю забывать таблицу умножения и что таблицу следует время от времени повторять – хорошее открытие для капитана-наставника.

Из моей каюты виден был длинный коридор, огнетушитель на переборке и стенд с "Санитарным листком".

"Каждый должен знать методы оживления!", "Учись делать искусственное дыхание!" и т. д. Среди трафаретных заголовков выделялся рукописный – "Расплата", текст под ним был стихотворный. Я вышел в коридор и прочитал стихи, так как их автором был третий помощник Пескарев. Оказалось, что кто-то посмеялся над заботами Елпидифора о здоровье – ежеутренняя пробежка на месте в течение пятнадцати минут:

"Он журил меня порой

за то, что я бегаю,

в жизни он любил покой,

защищал до ярости:

"Бегай ты хоть день-деньской,

не уйдешь от старости!"

«Нет, Ванюша, сверстник мой», -

Молвил я участливо…



Знал я – время разрешит

Спор мой тот с коллегою:

Он в земле давно лежит…

Ну, а я все бегаю!"

Молодец Елпидифор Фаддеич, подумал я, принимаешь посильное участие в общественной жизни судна, баллады даже пишешь, людей учишь – молодец, Пескарев! И, подумав так, я поднялся в рулевую рубку.

Был глубокий, черный зимний вечер.

Сотня чаек ночевала на воде за бортом в зоне палубных огней. Чайки сидели на мелких волнах и качались на них, как на мокрых бременских осликах. Вся сотня правила строго на ветер, хотя и спала, клевала носами. Спящие на черной воде светлые птицы производили какое-то лунное впечатление. Когда ветер сдрейфовывал сотню из зоны палубного света, они просыпались, лениво и сонно поднимались одна за другой, перелетали на ветер, в круг призрачных бликов, шлепались там на волнистых бременских осликов и опять клевали носом в беспокойной дреме.

За близкой дамбой скользили топовые огни проходящих по реке Везер судов.