Свадебное путешествие Лелика   ::   Экслер Алекс

— Почему я все время сплю на детском диванчике? — разобиделся Макс, который уже давно не ел, поэтому готов был обижаться на любое замечание. — Почему, например, не Славик?

— Меня всегда пугала твоя склонность к широким обобщениям, — сказал Лелик, распаковывая сумку. — Что значит «всегда сплю на детском диванчике»? Ты на нем спал только один раз. Вчера ночью. Вот поспи на нем раз десять, тогда и будешь иметь право говорить «всегда». В данном же случае твоя выборка — нерепрезентативна.

— Опять будешь тыкать мне в глаза свое идиотское высшее образование, да? — совсем обозлился Макс. — Быдлом меня хочешь выставить? Да я, между прочим, журналист!

— Кто журналист — ты журналист? — возмутился Лелик. — Да ты даже рядом не журналист! Журналисты — они знаешь какие? Они же шакалы, волки! Разорвут в клочки — даже пискнуть не успеешь. А ты… Видел я твои статьи. Да ты о террористических актах пишешь так, как будто речь идет об открытии детского сада. Ля-ля, сю-сю… Ни фига ты не журналист! Не волк ты! Не шакал!

— Ах так! — сказал Макс, белый от злости, и только он намеревался выдать какую-то уничижительную тираду, как вдруг дверь номера распахнулась и туда вошел Саша Хохлов…

Собственно, термин «вошел» был явно неприменим к методике передвижения, исповедуемой Хохловым, потому что он не входил, а врывался, влетал, вламывался неистовым торнадо и сразу заполнял собой всю комнату, хотя был довольно изящного телосложения.

Впрочем, когда Хохлов стремительно появился на пороге, он застыл на несколько секунд, выискивая глазами старого друга, так что Лелик успел оглядеть его с головы до ног и поразиться перемене, которая за эти годы произошла с приятелем. Если в России Шурик был тихим очкастым еврейским юношей, ощущал себя тихим очкастым еврейским юношей и вел себя как тихий очкастый еврейский юноша, то в Бельгии с ним явно что-то произошло.

До приезда в Брюссель, основываясь на телефонном разговоре, Лелик думал, что Шурик со страшной силой ударился в религию и теперь похож на классического хасида с его черным костюмом, шляпой и вечными пейсиками, однако человек, стоящий на пороге, был одет в стильные брюки, рубашку и спортивный пиджак, а на голове его не было не только шляпы, но и даже волос — Шурик был подстрижен под типичного «нового русского». На правой руке Шурика светился перстень весьма солидных размеров. Очки Шурик утратил — видимо, нацепив контактные линзы, — а в его глазах извечная еврейская мировая скорбь сияла таким яростным весельем и какой-то потаенной угрозой, что Лелику сразу захотелось вытянуться во фрунт и не моргать.

Короче говоря, Шурик из тихого еврейского мальчика превратился в черт знает что, и это его новое состояние на первый взгляд не поддавалось никакой четкой классификации. Конечно, больше всего сейчас он был похож на классического «нового русского», однако для такого типажа у него были слишком умные глаза и слишком стильная одежда. Но на правоверного еврея он тоже был похож не больше, чем Макс на вождя племени зулусов.

— Лелик, мерзавец, наконец-то! — крикнул Шурик, бросился к Лелику и стал тискать его в объятиях. Лелика этот жест тоже сильно удивил, потому что раньше Шурик был намного более сдержан в проявлении своих чувств.

— Шурик, привет, — сказал Лелик сдавленным голосом, потому что Шурик мял его так, как будто хотел сделать из приятеля тесто для небольшого канапе на шесть персон.

— Встреча старых друзей, — ревниво сказал Макс. — Я сейчас заплачу.

Шурик бросил мять Лелика и внимательно посмотрел на Макса. Тот занервничал. Шурик не прекратил улыбаться, однако Макс четко понял, что если не объясниться, то Шурик сейчас сделает так, что уже у Макса в глазах появится вся мировая скорбь.