Единственная наследница   ::   Модиньяни Ева

В тишине слышался скрип скамей, глухой, едва сдерживаемый кашель, напряженное дыхание уставших от долгой церемонии людей.

Дородный священник во всем блеске своего церковного облачения приблизился к возвышению, на котором покоился гроб, и произнес короткую прочувствованную проповедь. Он говорил о праведности, которая не будет забыта, об избранной душе, готовой соединиться с сонмом ангелов в свете господа, и слегка монотонный, но звучный голос его отчетливо раздавался под сводами церкви.

– Руки твои полны цветов, в глазах твоих радость, ибо увидели они, как умирает смерть!..

И закончил он словами послания апостола Павла: «Любовь долго терпит, она милосердствует, она не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а порадуется истине; все переносит, все покрывает, всегда надеется и всегда верит».

Анна поднялась первой, и все последовали за ней. Мужчины были в темных костюмах, сшитых в Париже и Лондоне, женщинам пришлось отказаться от фривольных изысков Валентино, отдав предпочтение более сдержанным линиям Милы Шен. Со скорбными лицами, исполненные важности, они по очереди подходили к Анне, произнося приличествующие случаю фразы.

При свете дня, который уже проникал в церковь, лицо Анны казалось еще бледнее, но взгляд зеленых глаз был надменен и блестящ. Это была женщина в расцвете сил, и если осень уже сквозила в ее зрелой красоте – в легкой синеве под глазами, в первых следах увядания на лице, то стройностью, изысканностью и аристократической статью своей она напоминала королеву. С достоинством царствующей особы принимала она знаки сочувствия и слова почтительного соболезнования, отвечая на них лишь движением бровей и легким наклоном головы.

– Держись, мама, – пробормотал Липпи, наклонился к Анне и легко коснулся губами ее щеки. У него было юное, но безвольное лицо с голубыми, как у Больдрани, глазами, однако без той властной решимости, которая была во взгляде старика. Внук никогда не испытывал особой симпатии к деду, и сейчас, присутствуя на его похоронах, как и следовало «любящему» внуку, он томился и ждал, когда кончится этот спектакль, чтобы вернуться в Америку немедля.

Мария же, припав к материнской груди и почти повиснув на ней, рыдала. Ей было шестнадцать, на два года меньше, чем брату, она любила своего старого деда и не могла без боли видеть его мертвое лицо.

– О, мама!.. – проговорила она сквозь слезы.

Узкой рукой в тонкой черной перчатке Анна погладила дочь по плечу.

– Успокойся, – сказала она, слегка отстраняя ее. С Арриго, подошедшим вслед за дочерью, она обменялась лишь легким кивком.

Согласно воле покойного, только Анна могла сопровождать гроб отца на кладбище, где в семейной капелле, выстроенной им, он и должен был быть погребен. Выслушав обращенные к ней слова, пожав все протянутые руки, она милостиво распрощалась со всеми. Анна не нуждалась для этого в словах – достаточно было взмаха ресниц, движения бровей, чтобы окружавшие поняли, чего она хочет.

Демонстрация хороших манер, как и сама церковная служба, прошла без изъянов, и Контини, главный распорядитель и режиссер всего действа, был доволен финалом, достойным, пожалуй, и славнейшего из Висконти. Торжественный уход этих изысканных дам и респектабельных мужчин, в своем роде весьма характерных персонажей, невольно напоминал спектакль в момент, когда актеры второго плана незаметно исчезают за кулисами, уступая главному герою свет рампы.

Участники этого великолепного действа уже покинули церковь, и Мауро Сабелли шагнул вперед, чтобы последним из подданных преклонить колени у ног своей повелительницы, когда у края нефа, слева от него, внезапно показалась хрупкая женская фигурка.