Плюшевый мишка   ::   Сименон Жорж

Вот уже много лет не спал он у себя в комнате, прижившись вот в этой, рядом со своим врачебным кабинетом. Раньше здесь была кладовая, затем сюда поставили больничную койку — на тот случай, если кому-нибудь из его пациенток понадобится несколько часов отдыха после изнурительного обследования или непредвиденного осложнения, прежде чем ее отправят домой или в клинику.

Узкое высокое окно выходило в сад, поодаль виднелись старинные кирпичные конюшни, переоборудованные под гаражи.

Ночью шел дождь. В полчетвертого, когда он вернулся домой, уже моросило. Он приехал на такси из клиники и был так измотан, что, прежде чем лечь, налил себе стакан коньяку.

Опавшие листья сплошь покрывали газон. Оголенный платан выглядел почти непристойно; на березе еще дрожало несколько листиков.

Он взял свою одежду и белье со стула, где оставил их накануне, прошел через смотровую, где гинекологическое кресло занимало чуть ли не всю середину помещения.

Окна его рабочего кабинета были открыты. Было холодно. Хлопотала другая горничная — он так и не узнал ее имени, она приходила по утрам убирать квартиру. Голова у нее была повязана платком, она проводила Шабо взглядом, не сказав ни слова. Словно он уже стал призраком.

А как бы эта свидетельствовала о нем?

— Вам не показалось, что он чем-то озабочен?

Вопросы, как правило, задают дурацкие.

— Трудно сказать. Обычно он бледный, а сегодня утром веки у него были красноватые, будто он…

Будто он — что? И вообще — неужели ни ей, ни Жанине не интересно и даже не кажется странным, отчего он спит на железной койке, позади смотровой, когда у него есть уютная, даже роскошная спальня? Да, ей будет о чем порассказать, потому что он вернулся и спросил у нее:

— Моя жена встала?

— Кажется, она в кухне, заказывает обед.

— А мадмуазель Лиза?

Это его старшая.

— Я слышала, как она заводила мотороллер минут десять назад.

— А мадмуазель Элиана, думаю, еще спит?

— Я ее не видела.

Ну а что касается Давида, его сына, тот сейчас на пути к лицею Жансона де Сайи, в двух шагах отсюда, на улице Помп. Иногда ветер доносит до квартиры гомон — в лицее перемена…

Он и сам не знал, для чего все это спрашивает. Он не слушал ее ответов и уже проходил через приемную.

Пройдя через двойную застекленную дверь, он очутился в другом мире в мире своей семьи; прошел один коридор, затем — другой, услышал за дверью женские голоса, издали увидел неубранную постель в своей спальне и наконец вошел в ванную и заперся на задвижку.

А что, если бы вместо прислуги в этот вечер, или завтра, или все равно когда допросили бы его самого, требуя от него отчета в словах и поступках? Каким было бы его собственное свидетельство, какое бы он дал им представление о себе, будучи заранее убежден, что они ничего не поймут?

— Так значит, вы были у себя дома, в своей квартире по улице Анри-Мартэн…

Конечно, так и есть. В своей квартире из двенадцати комнат, из-за которой ему завидует большинство его собратьев, а иные и осуждают за нее.

Не мог же он сказать в свое оправдание, что он ее не выбирал. Нет, никто не заставлял его снимать эту квартиру, держать четыре человека прислуги и тем более иметь три машины в гараже.

Он сам этого хотел, по крайней мере вначале, хотел жить не только вблизи от Булонского леса, но именно на улице Анри-Мартэн, с ее садами и оградами, с ее шоферами, постоянно занятыми наведением лоска на лимузины, припаркованные у края тротуара. Желание поселиться здесь было вызвано детским воспоминанием, потому что однажды весенним утром он случайно набрел на тенистую улицу, и ему показалось, что здесь-то и живут мирной и счастливой жизнью.

Это было не так, но для того чтобы узнать, так ли это, потребовался опыт. Нет, мирной и счастливой жизни не бывает. Нигде.

Ванна наполнялась, запотело зеркало.