Говорят, что (Софья Блювштейн (Сонька Золотая Ручка))   ::   Арсеньева Елена

Все, что открылось его взору, было достойно самых громких похвал, и генералу оставалось только Бога молить, чтобы дама не спохватилась и не принялась застегиваться.

Но она и не думала об этом, пребывая в полной прострации.

– Боже, какой стыд! – воскликнула дама. – Ранним утром… в комнате чужого мужчины… Что вы обо мне подумаете?!

Тут ноги у нее подкосились, и она просто-таки рухнула на краешек генеральской кровати. И тут генерал уловил не только запах ее прелестных духов, но также и аромат коньяка.

Вот в чем штука! Дамочка-то воротилась с гулянки! Она просто пьяна! Нет, не до положения риз, конечно, но изрядно, чтобы можно было с больной головы забрести в чужой нумер. Крепко же затуманены у нее мозги, у бедняжки, если не соображает, что сидит на постели, в которой имеет место быть голый мужчина.

К счастью, она и не подозревает, что он голый.

А кабы подозревала, то что бы сделала? Убежала с криком ужаса или…

Интересно знать, где она напилась? Были ли там любезные кавалеры? Или только один кавалер, ее любовник?

При этой мысли в воображении генерала возникли вдруг столь скоромные картинки, что стишата небезызвестного автора – Баркова, которые генерал частенько почитывал на досуге, почудились бы просто детским лепетом. А между тем все выходило почти в точности по Баркову:

Вид тела молодого, плечи,

Ее упругий, пышный бюст…

И между ног, как залп картечи,

Его сразил кудрявый куст.

«Боже мой, несчастный я человек! Одну только службу государеву знаю, никакого от ней передыху… – с тоской подумал генерал. – Вот кабы я был не я, а лучший, красивейший человек в мире, я б сейчас взял ее за руку и сказал…»

И обмер, сообразив, что, сам того не замечая, уже сжал ей… нет, не ручку, это бы еще ничего… а сжал он ее колено под платьем… и как-то не может остановиться, комкает пышные батистовые волны, сгребает их, открывая вид на ножку в кружевном чулочке…

«Сейчас она мне как влепит пощечину!» – в смятении подумал генерал. Но дама, судя по всему, все еще пребывала в прострации от случившейся конфузии, к обороне не переходила, только знай лепетала:

– Ах, простите, сударь, простите меня!

Не отвечая и взволнованно дыша, генерал двинул в наступление и другую руку. Эта рука дерзким маневром порхнула на плечо даме и стиснула его, и поползла, лазутчица, к груди, и пленила левую, а потом правую, а потом снова левую…

Генерал смел с пути одеяло и с силой заключил даму в объятия.

– Ах, сударь, простите… простите меня… – все еще лепетала она.

– Молчать! – скомандовал генерал, устраиваясь поудобнее.

Спустя некоторое время, пребывая в блаженной полудреме, он размышлял о величии Баркова, который, конечно, очень хорошо знал прекрасный пол, иначе б не выразился однажды:

На передок все бабы слабы,

Скажу, соврать вам не боясь…

Он хмыкнул и пошарил слева от себя рукою в поисках той, которая являлась живой иллюстрацией к этим строкам. Однако же рука обнаружила только смятые простыни.

Генерал приподнялся, надеясь обнаружить свою скоропалительную подругу стыдливо одевающейся, однако не смог нашарить ее жадным взором, как только что не нашарил рукой. Дверь нумера была чуть приоткрыта.