Князь ночи   ::   Бенцони Жюльетта

Тут она различила — в этом и таилась странность происходящего, — что неизвестный продвигался перебежками: от кустистого островка к купе берез, от них — к скоплению камней, и всякий раз затаивался, прежде чем продолжить путь к своей неведомой цели. При этом он часто оборачивался в сторону замка. Вне всякого сомнения, незнакомец совершал побег и опасался погони.

Гортензия убедилась в этом вполне, когда он наискосок пересек пространство около ее окна. Под полями старой, уже бесформенной шляпы она разглядела молодое безбородое лицо, бледное и болезненное, на котором, как две чер-ные дыры, выделялись огромные глаза. Глаза человека, объятого ужасом…

Гортензия инстинктивно отступила на шаг, чтобы не умножать этот страх, ибо в поведении юноши было нечто, возбуждавшее такую жалость, что она тотчас приняла его сторону. Беглец явно боялся замка или кого-то в замке, между тем как сама Гортензия не была уверена, не следует ли опасаться здесь всех и каждого.

Повинуясь инстинкту, она быстро закрыла окно, заслышав за спиной легкое поскрипывание дверных петель, а затем обернулась. Годивелла с дымящимся ковшом в руках как раз входила в комнату.

Видя, что Гортензия уже на ногах, она удовлетворенно скривила губы, что при большом желании можно было принять за улыбку.

— Ах, вы пробудились, госпожа! Желаю здравствовать!..

— Доброе утро, Годивелла.

— Быстро одевайтесь и спускайтесь на кухню завтракать. Это в конце прихожей, по левую руку. Вам придется довольствоваться этим местом: со стола в большой зале уже давно убрано.

— Вы бы меня разбудили. В котором часу нужно спускаться к завтраку?

— К семи. Господин маркиз очень блюдет точность, но нынче утром он приказал позволить вам выспаться. И я принесла вам горячей воды! — прибавила она с нажимом, что подразумевало неслыханную роскошь. Это заставило Гортензию улыбнуться.

— Вам незачем так утруждать себя. В монастыре монахинь Сердца Иисусова мы признавали только холодную воду. Да и дома было так же. Моя мать заботилась, чтобы мои привычки, приобретенные в пансионе, не менялись, а гувернантка следовала ее приказаниям.

— У вас есть гувернантка? Почему же она не приехала с вами?

— У меня была гувернантка. Она исчезла, как видение, в тот день, когда…

Она умолкла, не в силах продолжить фразу, но Годивелла, обладавшая более тонкими чувствами, нежели могло показаться на первый взгляд, не стала ничего спрашивать. Она лишь сказала:

— Поторопитесь, госпожа. Господин маркиз желает показать вам замок, когда вы поедите.

— Тогда, пожалуй, я только выпью немного молока. И потом, Годивелла, не могли бы вы называть меня не «госпожа», а «мадемуазель Гортензия», как положено в обычных домах? Вам ведь известно мое имя?

— Известно, госпожа, но господин маркиз запрещает звать вас так. Ему это имя не нравится…

— Как я посмотрю, здесь меня не ожидает легкая жизнь, — вздохнула девушка. — В таком случае порешим, что я вам ничего не говорила…

— Хотите, я помогу вам причесаться? — спросила кормилица, кивнув на тяжелые волны волос льняного цвета, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам Гортензии.

— Нет, спасибо. В монастыре нас научили и причесываться без помощи прислуги.

Через двадцать минут умытая, одетая и причесанная, с длинными, туго заплетенными косами, падавшими на спину, Гортензия спустилась по лестнице. Она сделала лишь несколько шагов вниз, когда до нее донесся громкий, к тому же усиленный спиралью каменного раструба лестницы голос маркиза:

— Вы позволили ему убежать? Разве я недостаточноясно приказал вам запирать дверь, если вам случается оставлять его одного?..

— Я никогда не забывал этого делать, господин маркиз. Но он вышел вовсе не в дверь.