Первая и единственная   ::   Марчик Георгий

Увертываться, крутить не имело никакого смысла. Ответ должен был быть только однозначным — или да, или нет. Сказать «нет» — у меня не хватило смелости. Сказал — «да». А сам решил на следующий день сесть в поезд и уехать… Понимал — Гришка не шутил.

Уехать-то уехал, вернее удрал; поддавшись то ли страху, то ли порыву. А куда? Кто меня ждет там, куда я решил смотаться от греха подальше? Кто меня там ждет, кто даст работу?

Жилье? И здесь-то в родных местах с трудом устроился. Тошно вспомнить сколько претерпел унижений. Кому я там нужен? Своих мазуриков не знают куда девать. Эх, ма… Как бы не пришлось возвращаться, не солоно хлебавши. И тут — надо же — встретил Шурку. «Айда, говорит, по договору в лесостроительную экспедицию. Все лето на воздухе и подработаем заодно». «Ладно, поехали», — обрадовался я. Мне-то было все равно. Вот с этого, собственно, и начинается мой рассказ. А то была как-бы предыстория. Чтобы все стало понятно.

В группе нашей было шесть человек. Пять мужиков, одна девушка, техник-лесостроитель. Она же наш руководитель. Мы нашли ее в маленькой деревеньке, куда она прибыла двумя днями раньше. Когда я увидел ее, то не поверил своим глазам. Это была Валя. Разумеется, повзрослевшая, возмужавшая. Но все с тем же нежным румянцем на щеках, будто кожа ее подсвечена солнышком. Я не подал виду, что мы знакомы. Поздоровался и все. Она тоже не выразила ни особого удивления, ни радости. Когда все вышли из избы, я попросил ее: «Ты не говори другим, что знаешь меня. Так я думаю будет лучше». Она согласилась: «Я тоже так думаю». И улыбнулась. Хоть и повзрослела, улыбка у нее осталась прежней — доверчивой и ласковой, слоено у ребенка, который ждет от тебя чего-то хорошего.

Ах, Валечка, Валя, до чего же ты все-таки изменилась за эти годы. Смотришь на тебя и пьянеешь от одного твоего вида. И я изменился. И смотрю на тебя совсем другими, чем раньше, оценивающими глазами. И облизываюсь. Ты для меня уже не просто школьный товарищ, соседка по парте, а объект вожделения, лакомый кусочек. Вот каким я стал циником. Сунулся было к тебе. Трали-вали, мол, ты похорошела, не узнать, ха-ха. Не прогуляться ли нам вон к этим кустикам. Ты не рассердилась. Просто сказала: «Оставь этот тон. Он тебе не идет. Зачем паясничаешь?» Я осекся и больше к ней не приставал.

Вот так установилось некое сбалансированное равновесие в нашем дружном коллективе. А коллектив подобрался еще тот. Два каких-то пропойца-алиментщика, мы с Шуркой и еще один колоритный тип — невысокий, очень сутулый — спина колесом, я вначале решил, что он горбатый, верткий, болтливый, с бегающими глазками. На его похожей на гладкую тыкву голове словно водоросли в воде постоянно колыхались седые волоски-паутинки. Он постоянно с кем-нибудь шушукался, что-то выспрашивал, вынюхивал, потом по секрету докладывал об этом каждому. Не человек — ходячая сплетня. Ко мне он подсыпался в первый же день: «Сидел? Я все знаю. Меня не бойся — я свой в доску. Со мной можешь быть откровенен — не продам». И тут же побежал к Шурке пересказывать наш разговор.

Мы прозвали его Подлянка, но особенно на него не обижались — все-таки какое-то разнообразие в нашей дикой лесной жизни. Здесь, конечно, все было немножко по другому, чем в городе. Остановились мы в небольшой деревушке, но чаще ночевали все вместе или по очереди в палатках, чтобы не тащиться на ночлег за два-три десятка километров. Делили лес на километровые делянки, намечали просеки. Вечером собирались у палаток, разводили костер, ужинали, намолчавшись за день отводили душу разговорами на любые темы. О литературных героях, о фильмах, о политике, о женщинах, о жизни. Обычно начинал Подлянка. Повертит головой, пожует губами, позыркает по сторонам.