Принцессы тоже плачут   ::   Езерская Елена

Слуга был вроде столбового дворянина среди императорских крепостных, семья Гаврилы попала в услужение еще при дворе Петра Третьего, а сам Гаврила приставлен к цесаревичу и следовал за ним с малолетства. Гаврила наследника любил, как умеет только русский человек любить Богом ему данного государя — до слез, до исступления, до полного в нем растворения. И потому душевную драму хозяина переживал как свою, и даже больше.

Гаврила с сожалением взглянул на веер разворошенной переписки на полу и покачал головой.

— Кажется, батюшка и матушка ваши по коридору проследовали. Никак к Вам идут. Здесь принимать будете?

— Нет, — резко сказал Александр. — Здесь непорядок, я сам выйду им навстречу. А ты, любезный друг, прибери-ка все это.

— Изволите велеть собрать?

— Собрать и сжечь.

— Да как же… — растерялся Гаврила. — Это же…

— Это все в прошлом. А прошлое не должно мешать нам жить дальше.

— Слушаюсь, Ваше высочество.

— Сожги, чтобы даже пепла не осталось.

— Как прикажете, Александр Николаевич, — Гаврила принялся осторожно подбирать листы и ароматные записочки с пола.

— Да не церемонься ты, — с намеренной грубостью осадил его Александр, видя бережность, с которой слуга собирал с ковра письма Ольги. — Все кончено, все прахом пошло, а прах — к праху, и — развеять по ветру. Без следа…

Александр вышел в гостиную в тот момент, когда лакей распахнул двери из коридора для царствующей четы.

— Maman, papa, — сухо и откровенно церемонно приветствовал родителей Александр. — Я не ожидал вас увидеть.

— Это сюрприз, — улыбнулась государыня, стараясь не обижаться намеренности сыновнего выпада. — Мы только что с прогулки.

— И это первый снег вдохновил вас на встречу со мной?

— Если иметь в виду ледяную суровость, с которой ты изволишь разговаривать с матерью последнее время, то да, — язвительно заметил Николай.

— Оставь, Нике. Мы не должны пенять Саше на его жестокость. У него переходный возраст, Наш сын становится будущим императором, а это требует изрядного напряжения души.

— И заставляет навсегда вырвать из груди сердце! — воскликнул Александр.

— Сердце — враг государя, — поморщился Николай. — И сейчас мне кажется, я был не прав в выборе спутника для прогулки, проветриться стоило скорее тебе, чем твоей матери.

— О, да! — в голосе цесаревича звучало столько сарказма. — Неплохо было бы пройтись. Мне все равно нечем больше отвлечься.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Александра.

— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

— Если ты опять про Калиновскую… — начал было император.

— То Вы немедленно наставите меня на путь истинный, объяснив в который раз, что я не понимаю своего предназначения и в чем мое счастье? Или примитесь убеждать меня в том, что я должен, наконец, перестать думать о женщине, что составляла счастье моей жизни? Мама, отец — как вы могли скрыть от меня, что собираетесь насильно выдать ее замуж? Вы удивлены? Вы думали, что я этого не узнаю? Я же предупреждал вас, ничто не может укрыться от любящего сердца. Кажется, это была Ваша идея, Государыня?

— Что за тон, Саша? — поморщился Николай.

— И Вы опять не слышите меня!

Вам нет дела до моих чувств, Вас заботит только мой тон! — с горечью отозвался Александр.

— Саша, ты никогда бы не решился всерьез задуматься о браке, пока Калиновская оставалась рядом с тобой, — поспешно сказала Александра Федоровна.

— Я думал о браке, но для себя, а не для трона, — парировал цесаревич и вдруг понял. — Так вот к чему этот визит и новые нравоучения? Вы пришли вести речь о женитьбе?!

— Не смей говорить с Нами в таком тоне! — император, кажется, начинал терять терпение. — Тебе действительно пора выбрать невесту. И Мы готовы выслушать твои соображения по этому поводу.

— Мои соображения? — Александр деланно рассмеялся. — Чудесно, чудесно! Сейчас и выберем. Сейчас подумаем. На ком бы я мог жениться? Огромный выбор.