Столетнее проклятие   ::   Эйби Шэна

Химера, на миг пробудившись, показала Авалон, какой видят ее возбужденно бормочущие ровесницы: пришелица из иного мира, высокая и бледная, в розовом, шитом жемчугами платье, с волной белокурых волос, которые в пламени свечей отливают нездешним серебром, со странными, отрешенными глазами…

Авалон остановилась неподалеку от менестрелей и, глянув в тусклое зеркало, убедилась, что сплетницы правы. Волосы ее правда казались призрачно-серыми, хотя необычный цвет ее глаз был не очень заметен в помутневшей от времени глади. И все же это было ее лицо — лицо, которое, по тайному убеждению Авалон, и обрекло ее на участь живой легенды.

— Явиться на королевский бал с непокрытой головой! Видно, думает, что эти блеклые космы — ее лучшее украшение, вот и выставляет их напоказ. Шотландская язычница!

— Боже мой, как это немодно — такие светлые волосы…

«Серебристые, точно лунный свет», — говорила обычно нянька.

— А до чего же неприлично, что при таких волосах у нее черные ресницы и брови…

«Восхитительное сочетание», — упрямо твердила старая Фрина.

— Не знаю даже, отчего она считает себя хорошенькой. Сейчас в моде брюнетки. А какая она бледная! Точно призрак.

«Белоснежная кожа — признак высокого происхождения», — говорила верная Фрина.

— А какие у нее глаза!..

— И в самом деле!..

— Что за цвет, мои милые? Никак не разберешь!

«Не голубые, не темно-синие — цвета предрассветных сумерек. Лиловые, как фиалки!» — восклицала Фрина.

«Нет бы серые или зеленые, как у всех, — мрачно подумала Авалон. — Или хотя бы карие. Надо же, фиалки!»

Она бродила по залам, угощалась медом. Славный мед в королевских подвалах. Гадала, когда же ей позволено будет покинуть бал. Ноги зябли в атласных туфельках.

Леди Мэрибел, попечительница Авалон, беседовала с тремя дамами и придворным кавалером. Похоже, ей было весело, и Авалон до смерти не хотелось портить ей удовольствие. В отличие от нее самой леди Мэрибел обожала Лондон. Славная женщина Мэри-бел — пускай порадуется от души. Самой Авалон остается лишь втайне надеяться, что они ненадолго задержатся в столице.

И уж, верно, не Мэрибел виновата, что ее подопечная так и не стала светской дамой. С тех пор как Авалон исполнилось четырнадцать, леди Мэрибел в своем небольшом поместье в Гаттинге неуклонно наставляла ее в тонкостях придворной жизни, обучала хорошим манерам, истории, французскому, латыни. Она заказывала для своей подопечной самые роскошные и модные платья, приставила к ней опытнейшую камеристку, дабы та всякий день сообразно одевала и причесывала ее.

Леди Мэрибел самолично почти полгода трудилась над тем, чтобы изгнать из речи Авалон шотландский акцент.

Авалон было искренне жаль, что после всех этих стараний она встретила в лондонском обществе такой неприязненный прием. Леди Мэрибел приходилась ей дальней родственницей — настолько дальней, что Авалон безнадежно запуталась в родственных связях. Держалась она со своей подопечной сухо и отстраненно, но все же была к ней добра. Право же, она заслужила, чтобы ее юная протеже блистала при дворе, восхищая всех умом и красотой, — то была бы наилучшая награда за все старания этой доброй женщины.

И однако никто, даже сама Авалон, не мог предвидеть того, как ее встретят при дворе.

Одни мужчины — таких было большинство — откровенно побаивались ее, другие пытались соблазнить. Женщины все как одна презирали и ненавидели ее. Авалон терялась в догадках, не понимая, чем она заслужила такое отношение. Первые месяцы жизни в Лондоне она только и делала, что недоумевала, злилась и страдала.

— Все уладится, — утешала ее добрая леди Мэ-рибел. — К тебе скоро привыкнут, вот увидишь!

Она ошиблась. Непохожесть, нездешность Авалон слишком уж бросались в глаза. Как ни старалась она завести друзей при дворе, все ее отвергали, и в конце концов Авалон прекратила бесплодные попытки.