Тайна рукописи   ::   Монинг Карен Мари

Алина была для меня не просто сестрой, она была моей лучшей подругой.

Все восемь месяцев, с тех пор как она уехала в Дублин учиться в Тринити-колледже, мы непрерывно переписывались по Интернету и созванивались каждую неделю. У нас не было секретов друг от друга.

Точнее, мне просто так казалось. И как же я ошибалась...

Мы планировали вместе снять квартиру, после того как Алина вернется домой. Планировали переехать в Атланту, где я наконец-то всерьез возьмусь за учебу в колледже, а Алина будет работать над своей кандидатской диссертацией в университете. Ни для кого не секрет, что все амбиции нашей семьи достались моей сестре. После окончания школы я по пять-шесть вечеров в неделю работала барменом в «Кирпичном заводе», жила дома и старалась экономить деньги, изучая в нашем занюханном университете ровно столько курсов (один или два в семестр, в основном «Как пользоваться Интернетом» и «Дорожный этикет», о чем не особо докладывала родителям), сколько нужно было маме и папе, чтобы продолжать надеяться – когда-нибудь я найду реальную работу в реальном мире. Но, с амбициями или без, после приезда Алины я все же собиралась всерьез взяться за дело и изменить свою жизнь к лучшему.

Месяц назад, когда я попрощалась с сестрой в аэропорту, у меня даже мысли не возникло, что я могу ее больше никогда не увидеть. Алина была чем-то таким же постоянным, как ежедневный восход солнца. Она была очаровательна. Ей было двадцать четыре, мне двадцать два. И мы собирались жить вечно. Тридцатилетие было где-то за миллион световых лет от нас. А сорок лет – вообще в другой галактике. Смерть? Ха. Умирают лишь очень старые люди.

Неверно.

Через несколько недель туман, застилавший мои глаза, стал понемногу рассеиваться. Но боль не прошла. Я подумала, что когда последняя капелька влаги покинет вместе со слезами мое тело, я могу и не выжить. И ярость затопила мою обезвоженную душу. Я хотела ответов. Я хотела справедливости.

Я хотела мести.

Но, похоже, этого хотела только я.

Несколько лет назад я прослушала курс психологии и знала, что люди смиряются со смертью, проходя несколько ступеней скорби, Я не оцепенела, отрицая происшедшее, что должно было стать первой ступенью. Для того чтобы перейти от оцепенения к боли, мне понадобился лишь миг между двумя ударами сердца. Поскольку мамы и папы не было, мне пришлось опознавать тело сестры. Это было жутко и не оставляло никакой надежды отрицать тот факт, что она умерла.

Две недели спустя я перескочила на ступень ярости. Следующей, предположительно, должна была стать депрессия. А после нее, если я психически здорова, придет смирение. Первые признаки всеобщего смирения и так окружали меня, словно все решили перейти от оцепенения к поражению. Они говорили о «случайном акте насилия». Они говорили, что «нужно смириться и жить». Они говорили, что «дело в надежных руках полиции».

Но я не была настолько психически здорова. Не то чтобы я сомневалась в ирландской полиции...

Но принять смерть Алины?

Никогда.

– Ты не поедешь, Мак, и точка. – Мама стояла у кухонного стола, с полотенцем через плечо, в фартуке, усеянном красными, желтыми и белыми аппликациями магнолий, ее руки были испачканы в муке.

Она пекла. И готовила. И убирала. И снова пекла. Она прекратилась в настоящего тасманского дьявола домашнего хозяйства. Мама родилась и выросла на Глубоком Юге [1] , и таким был ее способ справиться с проблемами. Здесь у нас, если кто-нибудь умирает, женщины превращаются в настоящих клуш. Они не могут иначе.

Мы с мамой спорили уже час. Вчера вечером полиция Дублина позвонила нам, чтобы сообщить, что им очень жаль, но за неимением улик, а также потому, что у них нет ни одной версии и ни одного свидетеля, им больше нечего расследовать.