Жертва любви   ::   Хейер Джорджетт

– В чем дело? – холодно осведомился господин в карете.

– Грабители, милорд. Грум у нас новенький, немного растерялся и замешкался с мушкетом. Не привык еще к таким переделкам, ну и опоздал с выстрелом. Их было трое. Двое ускакали…

– Дальше? Кучер замялся.

– Вы убили одного, милорд.

– Разумеется. Но я думаю, ты открыл дверцу не затем, чтобы сообщить мне об этом.

– Дело в том, милорд… Разбойник лежит на дороге с вышибленными мозгами… Так и оставим его? Может быть, нам…

– Послушай, малый, неужели ты думаешь, что я потащу труп этого разбойника на раут к леди Монтекьют?

– Нет, милорд, – в замешательстве проговорил кучер, – значит, ехать дальше?

– Разумеется, поезжай.

– Слушаюсь, милорд. – И кучер закрыл дверцу.

Грум, все еще судорожно сжимая мушкет, не сводил оцепеневшего взгляда с лежавшего на дороге разбойника, вокруг головы которого медленно растекалась темная лужа. Когда кучер снова влез на козлы и взял вожжи в руки, грум выдохнул:

– Ты что, собираешься уезжать?

– Мы уже ничем не можем ему помочь, – мрачно ответил кучер.

– Надо же! Так разнести голову! – Грум содрогнулся.

Экипаж тронулся.

– Помалкивай, понял? Разбойник мертв, и все тут.

Грум облизал пересохшие губы.

– Его милость знает?

– Конечно знает. Он никогда не промахивается, когда держит в руках пистолет.

Грум тяжело вздохнул, все еще думая об убитом, оставленном в луже крови посреди дороги.

– Сколько ему лет? – спросил он потрясенно.

– Двадцать четыре с небольшим.

– Двадцать четыре! Подстрелить человека и оставить как ни в чем не бывало валяться на дороге! О Господи!

Когда карета остановилась у подъезда большого особняка, грум даже не пошевелился, и кучер вынужден был толкнуть его локтем. Опомнившись, тот соскочил на землю, опустил подножку и открыл дверцу. И пока господин вылезал, грум украдкой поглядывал на его лицо, надеясь увидеть хотя бы малейшие признаки волнения. Их не было. С томным видом милорд поднялся по каменным ступеням подъезда и вошел в ярко освещенный холл.

– Боже мой! – снова вздохнул грум. В холле два лакея засуетились вокруг позднего гостя, принимая у него плащ и шляпу.

У подножия широкой лестницы стоял еще один джентльмен, собиравшийся, по-видимому, подняться в бальную залу. Он тоже был молод и по-своему весьма недурен собой. Приподнятые, сильно изогнутые брови, блуждающий томный взор, напыщенные манеры – все выдавало в нем записного франта. Он явно был поклонником макаронического стиля [1] , о чем свидетельствовали короткий камзол с петлицами, панталоны из шелковой ткани в узкую полоску, завязанные шнурками на коленях, и жилет, едва доходивший до талии. Непременное кружевное жабо, но вместо галстука – шейный платок, завязанный у горла пышным бантом, и до изумления высокий парик, присыпанный голубой пудрой. В руках джентльмена была длинная нарядная трость, украшенная лентами. Истинный macaroni!

Франтоватый молодой человек обернулся посмотреть, кто приехал, и, увидев милорда, поспешил к нему навстречу через холл.

– А я-то надеялся, что буду последним, – кокетливо пожаловался франт и, подняв к глазам лорнет, стал рассматривать дыру на плаще его светлости. – О, мой дорогой Вайдел! – воскликнул франт, весьма шокированный. – Мой дорогой друг! Боже, что с твоим плащом?

Лакей принял плащ у милорда.

Запоздалый гость небрежно поправил на груди примявшиеся дрезденские кружева.

– И что же такое с моим плащом, Чарльз? Мистер Чарльз Фокс в ответ передернул плечами:

– Но в нем огромная дыра, Вайдел. – Он приблизился и осторожно потрогал прожженную полу плаща маркиза. – И чертовски пахнет порохом. Ты кого-то подстрелил?

Его светлость маркиз Вайдел, облокотившись на перила, изящным жестом открыл свою табакерку.