Замок Нейгаузен   ::   Бестужев-Марлинский Александр

И я был так прост, что доверился этому русскому варвару, оставил волка в овчарне. Теперь не дивлюсь, что жена моя... что Эмма, хотел я сказать, так нежно ухаживала за его ранами, так жаловала его песни и разговоры. Теперь понятно мне, отчего шепчут рыцари, когда я вхожу в их общество, отчего дамы так часто спрашивают об ее здоровье. Лицемерная, неблагодарная женщина! Не я ли презрел для нее все обычаи предков и все толки дворян - извел ее из пыли ничтожества и из безродной сироты сделал владетельницей Нейгаузена; но что более всего: не я ли любил ее так нежно, так пламенно! О, какое яркое пятно положила ты на славное имя Нордеков! Что сказал бы теперь дед мой, гермейстер Ордена, если бы такие обиды могли воскрешать мертвых, как они умерщвляют живых!

- Думаю,. - сказал Мей двусмысленным голосом и пожимая плечами, - он сказал бы то же самое, что и я повторяю: что люди завистливы и, статься может, слухи об этой связи - пустые.

- Нет, друг Ромуальд, не утешай меня, как ребенка; я знаю, что подобные вести позже всех доходят до ушей мужа, и, верно, уже они имеют вес, когда ты, чужеземец, их знаешь...

Ромуальд встал, чтобы скрыть волнение души, и как будто нечаянно подошел к окну.

- Они еще не едут с охоты, - сказал он притворно равнодушным голосом.

- Не едут - и, поверь мне, еще долго не будут, - отвечал Эвальд нетвердым тоном презрительного бесстрастия. - Они не ждут меня из похода, а часы летят для них так скоро, что они и не думают о возврате... Или, - что я говорю, - может, они нарочно ждут вечера... Лес широк, тропинки излучисты... Мудрено ли заблудиться!

- Какие черные мысли, Эвальд; разве не могло, в самом деле, случиться, что их соколы разлетелись.

- Я скличу их завтра на тело Всеслава! - Едут, едут! - раздалось по замку.

Топот коней и восклицания охотников огласили окружность; оконницы, дребезжа, отозвались на звук вестового рога с башни, и сердце барона оледенело... Он бросился в широкие кресла и закрыл глаза рукою. Кто-то бежал по лестнице, дверь скрыпнула, Эвальд вскочил; яростным взором встретил он входящего, - и напрасно: это был паж баронессы.

- Скажи госпоже твоей, - крикнул он, - чтобы она дожидалась меня в своих покоях, но чтобы она не входила сюда... Это моя воля, мое приказание; слышишь ли: мое приказание!

Изумленный паж удалился с трепетом, - и опять мертвая тишина в зале. Ромуальд молчал; Нордек не мог говорить. Наконец с шумом вбежал Всеслав в комнату. На нем был красный кафтан, на полах вышитый золотом. За кушаком татарский кинжал, на руке шелковая плетка, и красные каблуки его сапогов пестрели разноцветною строчкою; яхонтовая запонка и жемчужная пронизь на косом воротнике доказывали, что Всеслав не простого происхождения; но смелая, развязная поступи, открытое лицо и быстрые взоры еще более заверяли в его благородстве. С радостным челом, с дружеским приветом кинулся он обнять Эвальда, но Эвальд яростно оттолкнул его.

- Прочь, изменник! - воскликнул он. - Прочь! Не пятнай меня своим иудиным лобзаньем...

- Что это значит, Эвальд? - произнес Всеслав, пораженный видом и выраженьем барона.

- Ты слишком хорошо знаешь, об чем говорю я; но притворство ни к чему не послужит... Признайся!

- Ты потерял рассудок, Эвальд!

- О, как бы желал я потерять его, но к яесчастию, он теперь яснее, нежели когда-нибудь. Я теперь вижу, чем ты заплатил за мое гостеприимство, как ты отвечал на мою доверенность. Я с тобой, со врагом, поступил как с братом, а ты обольститель, ты с другом поступил будто со злейшим неприятелем.

Лицо Всеслава загорелось негодованием.

- Эвальд! - вскричал он, - не для того ли ты возвратил мне жизнь, чтоб отнять честь? не для того ль почтил пленника гостеприимством, чтобы сильнее оскорбить гостя клеветою?

- Это правда, это ужасная правда! И... не заставь меня употребить силу...