Газели   ::   Навои Алишер

Хоть нет в умах других владык таких стремлений, добрый шах

Благих высот уже достиг, и люб такой уклад ему.

Порой в дервише шаха зришь, а в шахе суть дервиша есть, —

«Ты — видом шах, душой — дервиш», — так люди говорят ему.

Шах и дервиш покуда есть, да чтут они завет творца:

Служить дервишем — шаху честь, они ж — верны стократ ему.

Не от гордыни не умолк и нижет речи Навои:

Лишь милость шаха и свой долг так говорить велят ему.

* * *



О, мне бы крылья! Ввысь взлетев, летел бы вдаль, людей забыв,

Сгорели б крылья — побежал, подальше, прочь — пока я жив!

О, я покинул бы сей мир, и, пусть не дан мне дар Исы, —

Мне вместо крыльев — пыл души и одиноких дум порыв.

Увы, союз с людьми — тщета: я, пленник тысячи скорбей,

Готов единожды спастись, тысячекратно жизнь сгубив!

От друга — тысячи обид, и сотни бедствий от врагов,

И — за себя жестокий стыд, и — гнев людской несправедлив.

Мне не смотреть бы на людей, а растворить бы чернь зрачков,

Всей чернотою тех чернил себя навеки очернив!

Для птицы сердца моего мал вещей птицы дальний путь:

Я тверд душою, как гора, и дух мой тверд и терпелив.

Когда б не шахской дружбы плен, как Навои на свете жить,

Привязанности к двум мирам ни на волос не сохранив!

* * *



На всех влюбленных в ту луну быть рабскому клейму,

Заменит прах с ее следов для их очей сурьму.

Зачем не кряжи дальних гор? Мне хватит и того,

Что я и гору бед моих до неба подниму!

Я стал добычей воронья — о небо, пощади,

Не прибавляй своих когтей к терзанью моему.

Пусть шах в атласе и в венце — мне дорог вид иной:

Узбек мой ходит в колпаке, и люб халат ему.

И, рад уюту погребка, я не пойду в цветник:

Я розоцветный хмель налью — страдания уйму.

Когда тебе уж пятьдесят, смиреньем запасись:

Довольно буйства юных лет и сердцу, и уму.

Суров кумир твой, Навои, и милости не жди:

Подачек ждать не позволяй рассудку своему!

* * *



Он любить мне запрещает, простодушный, кроткий шейх!

Э, какой там кроткий! Злыдень, мерзкий пес в чесотке, шейх!

Что в вине твоем соринки, если даже коврик свой

После омовенья стелет в луже посередке шейх!

В море лжи и лицемерья, духом алчности гоним,

Посохом-веслом махая, плавает, как в лодке, шейх.

Яркий свет ума и веры разве может излучать

В заблуждениях погрязший разум твой короткий, шейх?

Сеть обмана расстилает для доверчивых людей,

Сделав зернами приманки погремушки-четки, шейх.

В ярости он — хищник дикий, похотлив — как грубый скот,

Хоть и кажется двуногим по прямой походке шейх.

На людей похожим станет разве только в кабачке,

Если хмелем бренной влаги пополощет в глотке шейх!

Если меж твоих собратьев я бы честного нашел,

Я рабом ему служил бы, радуясь находке, шейх!

Ты себя считаешь мужем, а наряд твой так цветист,

Что под стать лишь пестрой птице или глупой тетке, шейх!

Простодушна юность в дружбе, к ней стремится Навои,

Не беда, что дружбу тоже запрещает кроткий шейх!

* * *



Моя безумная душа в обломках сломленного тела —

Как тот безумец, что притих среди развалин онемело.

Краса твоих рубинов-уст чудесно оживляет мертвых —

То, верно, на живой родник дыханье божие слетело!

Жемчужины твоих зубов как будто в раковине скрыты,

Улыбка створки разомкнет — гляжу на блеск оцепенело.

Стекая, медленно дрожит в моих ресницах капля крови —

То, в капле влаги отразясь, наверно, роза заалела.

Я стан твой вспомню — и в строке все недописанные буквы

Прямы, как в слове «джан» «алиф», что выводил писец умело.