Орлеанская девственница   ::   Вольтер

И друг о друга копья ударялись

И, словно щепки, пополам ломались;

Копыта вздыбившихся лошадей

Давили обезумевших людей;

Снопы огней, рождаясь под мечами,

С полуденными спорили лучами;

Отрубленные, посреди травы,

Катались руки, ноги и главы.

С высот небесных ангелы сраженья,

Надменный Михаил и тот, другой,

Что персов усмирил своей рукой,

Склонились вниз, полны благоволенья,

И наблюдали этот страшный бой.

Архангел в руку взял весы закона,

Какими взвешивают в небесах;

И вот уже лежат на тех весах

Судьба и Франции и Альбиона.

Герои наши, взвешенные тут,

Не вытянули надобного счета,

Их перевесила судьба Тальбота;

Так порешил небесный тайный суд.

Ришмон, усердно несший ратный труд,

Пронзен стрелой от задницы до ляжки;

Старик Сентрайль был сильно ранен в пах,

Куда – Ла Гир, не назову я, ах!

Но как мне жаль любовницы-бедняжки!

А Ла Тримуйль был загнан в ров с водой

И вышел с переломленной рукой.

Пришлось вернуться воинам увечным,

И лечь в постель понадобилось им.

То было карой, посланной предвечным

За дерзкую насмешку над святым.

Бог и казнит и милует, как хочет:

Никто, Кенель, не вступит в спор с тобой;

И Дюнуане поражен судьбой,

Которую творец безумцам прочит.

Тогда как те, оставив страшный бой,

В носилках были снесены домой,

Свой рок и Девственницу проклиная,

Мой Дюнуа, как молния летая,

Нигде не ранен, рубит англичан,

Сбивает их ряды, как ураган,

Дорогу пролагает и нежданно

Выходит к месту, где разит Иоанна.

Так два потока, ужас пастухов,

С вершины гор стремительно слетая,

Смешавшеюся яростью валов

Сметают прочь богатства урожая:

Еще грозней Иоанна с Дюнуа,

Соединенные для торжества.

Упоены, они так быстро мчались,

Так дико с англичанами сражались,

Что скоро с войском остальным расстались,

Спустилась ночь; Иоанна и герой,

Не видя никого перед собой,

«За Францию!» – последний раз вскричали

И на опушке леса тихо стали.

При лунном свете ищут путь назад,

Но только даром по лесу кружат;

Они клянут обманчивую славу,

Измучены и страшно голодны;

Не ужинав, ложиться спать в канаву —

Дурная привилегия войны.

Так судно без руля, в ночи беззвездной,

По воле ветра носится над бездной.

Пред ними пробежав, какой-то пес

Надежду на спасенье им принес;

Он приближается, он громко лает,

Кивает мордой и хвостом виляет,

То побежит вперед, то повернет,

Как будто их по-своему зовет:

«Идите, господа, вослед за мною,

Приятнейший я вам ночлег открою».

Герои наши поняли тотчас,

Что хочет он, по выраженью глаз;

С надеждою пустились вновь в дорогу,

О благе Карла помолившись богу,

И состязались в лести меж собой,

Хваля друг друга за недавний бой.

Порою рыцарь сладострастным взглядом

Смотрел на девушку, скача с ней рядом;

Но ведал он, что от ее цветка

Зависит честь французского народа,

Что Франция погибла на века,

Когда он будет сорван раньше года.

Он усмирил желания свои:

Он Францию предпочитал любви.

Но все ж, когда, попав в ухаб дороги,

Святой осел неверно ставил ноги,

Воспламенен, но сдержан, Дюнуа

Одной рукой поддерживал подругу,

А та в ответ, по воле естества,

Плечом склонялась на его кольчугу,

И головы касалась голова.

И вот, пока герои наши мчались,

Нередко губы их соприкасались —

Конечно, чтобы говорить вблизи

Об Англии с их родиной в связи.

О Кенигсмарк [50] , в истории прочли мы,

Что шведский Карл, воитель нелюдимый,

Монархов победитель и любви,

К двору не принял прелести твои:

Боялся Карл плененным быть тобою;

Он мудр был, отступив перед бедою.

Но быть с Иоанною и помнить честь,

За стол голодным сесть и все ж не есть, —

Такой победе мы венок уделим.