Наулака: История о Западе и Востоке   ::   Киплинг Редьярд Джозеф

Шерифф ездил по округу, встречаясь с избирателями, редко бывал дома, но, появляясь время от времени в Топазе, улыбался со свойственной ему флегматичностью, видя, чем занят его соперник. Однако, предвкушая лёгкую победу над ним на большом избирательном митинге в Кэнон-Сити, где должны были произойти публичные дебаты кандидатов, он, вероятно, слишком понадеялся на то, что молодому человеку было в последнее время не до политики. Честолюбие Тарвина, воспитанное привычкой к успеху, было подогрето сознанием того, что он не вполне честен по отношению к своей партии, и это вызывало в нем раздражение. А мрачные предсказания и намёки Кейт раззадорили и разозлили его ещё больше — что и говорить, Кейт подлила масла в огонь.

Митинг в Кэнон-Сити назначили на вечер следующего, после описанного разговора, дня.

Поднимаясь на грузовую платформу (это была своеобразная трибуна, которую установили там, где обычно катались на роликовых коньках), Тарвин горел юношеским желанием дать всем понять, что, несмотря на то, что он влюблён, его рано сбрасывать со счётов.

Митинг начался с выступления Шериффа, а Тарвин в это время сидел сзади, беспокойно покачивая ногой.

Любой из посмотревших на него в этот момент участников собрания увидел бы худощавого, нервного, но в то же время владеющего собой человека, с выдающимся вперёд подбородком и добрыми умными глазами, в которых сквозила недюжинная сила и энергия. У этого человека был большой нёс, лоб, изборождённый морщинами, а волосы на висках начинали редеть, как у многих молодых людей на Западе. Он окинул быстрым проницательным взглядом толпу, к которой собирался вскоре обратиться, и по глазам его можно было заключить, что при любых обстоятельствах он найдёт, что сказать и что предложить народу — а это сильнее, чем что бы то на было, привлекает к себе людей, живущих по ту сторону Миссисипи.

Слушая Шериффа, Тарвин недоумевал, как у того хватало духу излагать избирателям свои явно ошибочные взгляды по поводу серебра и тарифов, в то время как дома у него родная дочь замышляла столь безумное дело. В душе Тарвина все так тесно переплелось с образом Кейт, что когда, наконец, пришёл его черёд отвечать Шериффу, он с трудом удержался, чтобы не спросить, как, черт побери, можно ожидать, что политические и экономические положения, которые Шерифф собирается применить, управляя штатом, могут найти отклик у мыслящих людей, если он не может справиться с собственной семьёй? Почему, о Господи, он не остановит свою дочь, зачем позволяет ей испортить вконец свою жизнь? Для чего же тогда и существует отец? Вот что он хочет услышать от Шериффа. Но эти столь ловко сформулированные замечания не были пущены в ход; взамен же Тарвин обнародовал многочисленные цифры, факты и привёл весомые доводы в свою пользу.

У Тарвина был настоящий ораторский дар, необходимый для того, чтобы завоёвывать сердца слушателей во время предвыборной кампании: он обвинял, упрекал, умолял, настаивал, угрожал; он воздевал к небу худые длинные руки и призывал в свидетели и богов, и статистику, и Республиканскую партию, и, когда это имело смысл, не брезговал и анекдотом.

— Ну как же, — почти кричал он тем фамильярным свойским тоном, каким нередко пользуются политические ораторы, рассказывая своим слушателям байки, — как же-как же, это напоминает мне человека, которого я знавал в бытность свою в Висконсине… — Никого это на самом деле не напоминало, и в Висконсине Тарвин никогда не был, и не знал он никого из Висконсина, но история получалась славная, и, когда толпа заревела от восторга, Шерифф подсобрался и попробовал натужно улыбнуться, а Тарвину только того и надо было.

Однако не всегда все получалось так складно. Встречались в толпе и несогласные с мнением Тарвина.