Окаянный груз   ::   Русанов Владислав

И оставляли за собой вот такие сожженные хутора и обезображенные трупы…

Радовит выпрямился, вытер ладонью редкую рыжеватую бородку, а после — ладонь о штаны.

— Как же их земля носит?

Войцек не ответил. Что скажешь? Сам бы горляки зубами рвал, когда достал бы. Хлопнул понурого Птаха по плечу:

— Ты б поглядел по округе, что да как. Сколько было, откуда пришли… Да что я тебя учу — без меня знаешь.

Порубежник поднялся, отряхнул снег с колен, ушел во тьму.

— Пускай себя делом займет, — ответил Меченый на немой вопрос чародея. — Легче будет.

Сотник вздохнул. Через силу выговорил:

— Ты как, проблевался? Пойдем по-поглядеть?

Радовит кивнул.

— Пошли.

Липкая грязь не пускала, цеплялась за подошвы. Да может, оно и к лучшему было бы — не смотреть, отвернуться, забыть?

Багровый жар углей освещал картину разрушения и убийства. Смердело горелой плотью.

Войцек на миг наклонился над бесформенной грудой, коротко бросил:

— Гмыря. — Ткнул пальцем в соседнюю кучу. — А то его хозяйка, видать.

Радовит, подслеповато щурясь — испортил-таки зрение смолоду усердной учебой, — нагнулся, отпрянул, сдавленно вскрикнув, и снова согнулся в рвотном спазме, извергая желчь из пустого желудка.

— Забери его. Пускай отдышится. — Меченый поманил рукой урядника Саву.

Низкорослый крепыш подхватил под мышки высокого, но рыхлого, с наметившимся, несмотря на молодость, брюшком, волшебника:

— Пойдем, пан чародей, пойдем. От греха, от смрада…

Сотник закусил длинный черный как смоль ус, пошел дальше. Его брови все ближе и ближе сходились у переносицы.

На уцелевшей стене хаты обвис прибитый обгоревшими стрелами обугленный труп. Одежда — черные, дымящиеся лохмотья. Ни лица, ни волос не разглядеть. Только белые зубы сверкают в безгубом рте.

— Верно, сын Гмырин, — пробормотал подошедший неслышно Хватан — записной разведчик порубежников, парень удалой, ловкий, даром что ноги тележным колесом.

Войцек кивнул. Скорее всего.

Сын Гмыри, — его имени Меченый, несмотря на старания, припомнить не смог, — умирал долго. И не от железа — стрелы воткнулись в плечи и правое бедро, — а от огня. В груди сотника начал закипать гнев. Из тех, что застилает воину глаза и заставляет в одиночку идти против тысяч, бросаться грудью на копья. Нехороший гнев, вредный на войне.

Из-за освещенного круга донеслись голоса. Должно быть, подъехал десяток Закоры.

— У Гмыри еще внуки были, кажись, — неуверенно проговорил Хватан. — Вроде, я слыхал, два хлопца…

— Точно, двое, — подтвердил вернувшийся Птах. — Было двое. Разреши доложить, пан сотник?

— Ну?

— Так что, пан сотник, не больше десятка их было. Кони справные, но тяжелые. Таких в Руттердахских землях по мызам ростят. Точно из-за Луги кровососы.

— Мржек-сука! Больше некому! — воскликнул Войцек, невольно схватившись за эфес сабли. — Ужо я до-до-до-доберусь!..

— Точно Мрыжек, — по-деревенски переврал имя чародея-разбойника Хватан. — Больше некому, дрын мне в коленку.

Имя Мржека давно уже наводило ужас на мирных поселян по правому берегу Луги и заставляло в бессильном гневе сжиматься кулаки порубежников. Некогда его отец, знатный магнат Бжедиш Сякера, владел обширными землями южнее Уховецка: не меньше пяти тысяч одних крепостных кметей, не считая зависимого ремесленного и мещанского люда, да застянков и местечек полдюжины, самый большой — Крапивня, знаменитый ежегодными ярмарками. Чародей Мржек батюшку своего пережил намного, но родовых поместий лишился, уйдя в изгнание. Не захотел служить Выговским королям. Лет сорок не видно и не слышно его было. Говорили, путешествовал далеко — за Синие горы, за реку Студеницу. А потом начались частые набеги на правобережье. Дерзкие, наглые и беспримерные по жестокости. Добыча Мржека интересовала мало. Скажем прямо, совсем не интересовала.