Возвращающий надежду   ::   Ярмагаев Емельян

Рене поражали быстрота и дальновидность его решений — качества будущего военачальника.

Главное, чему его учили, была наука войны, а без нее он, поверьте, прекрасно мог обойтись… На тенистом дворе замка гулко, как выстрелы, гремели возгласы:

— Батман! Контрбатман! Фруассе! Демисеркль! Купэ! Реприз! Ремизье! Клинок на себя, сударь, или он упорхнет из вашей руки!

Мальчик с невозмутимым хладнокровием выдерживал натиск Рене, причем с лица его не сходило мечтательное выражение.

— Черт побери! — бесился Рене. — Вечно вы ухмыляетесь, сьер, словно пасхальный поросенок на блюде. Улыбка — не для боя!

И, мастерски орудуя своей эпе д'арм — тяжелой боевой шпагой работы Иоганнеса Вундеса, загонял питомца в угол двора. Тот страдальчески пыхтел и пятился до самой стены, пока уже больше некуда было пятиться. Тогда, наконец, Рене с удовольствием наблюдал перемену. В глазах загнанного мальчугана зарождался колючий, как острие ножа, блеск, ноги врастали в землю, рука обретала крепость и упорство. Так продолжалось, пока от Бернара не требовали «удара шевалье». Это был завершающий удар сверху по гребню каски, им Бернару надлежало «поразить» наставника.

— Бейте же! — требовал Рене.

Но, сколько ни потрясал он клинком перед носом воспитанника, тот так и стоял, растерянно опустив руки; на лице опять смущенная улыбка, на щеках — две девических ямочки. Казалось, мальчик снова видит не копье, нацеленное на копье, а только своего друга и учителя.

Плюнув с негодованием, Рене отворачивался.

— Ему надо побольше читать о военном деле, — размышлял он. — Может, это его увлечет?

И вот Бернар каждый вечер на сон грядущий должен был проглатывать десяток страниц из увесистых томов, что с давних пор покрывались пылью в замковой библиотеке. То были «Действия аркебузой, мушкетом и пикой» с превосходными гравюрами де Гейна; «О фехтовании или науке владеть оружием», произведение славного Сальватора Фабриса, главы ордена «Семи Сердец»; «Воинская книга» Лонарда Фронспергера — отличное пособие, выдержавшее четыре издания.

Рене терпеливо ждал, когда его воспитанник вскарабкается на вершину знаний. И вот как-то вечером, когда Бернар слюнил пальцы, листая чей-то капитальный труд, Рене осведомился, много ли почерпнул Бернар из книг.

— Здесь сказано, что сеньор инженер выстроил тридцать три крепости, исправил триста старых и участвовал в пятидесяти походах, — вздохнул тот. — Это много. Наверное, он устал от этого. Не легче ли было бы построить один хороший дом и посадить вокруг оливковые деревья?

— Вы рассуждаете как мужик, — только и нашелся ответить удрученный Рене.

Не больше интереса проявлял Бернар к рассказам отца Ляшене. Сельский кюре в своей поношенной сутане живописал по заданию Рене картины великих битв и опустошительных завоеваний. Лицо мальчика все так же хранило спокойствие, веки опускались. Казалось, он ничего не слышит. Но вот кюре с должным красноречием нарисовал кровавую битву горстки франков с полчищами мавров в Ронсевальском ущелье.

— Мятежная гордость вождя франков, — сказал он, — не позволила ему вызвать помощь, и франки…

— Из-за этого их всех перебили? — прервал его спокойный голос с другого конца стола. — Мне не нравится такой конец. Придумайте другой!

Рассказчик сбился и умолк. Показалось ему, что из-под опущенных век мальчика на миг проглянула молния… Подождав немного, Бернар встал и удалился с независимым видом. И долго потом его не могли найти.

Рене сурово выговаривал ему за такие поступки. Виновный почтительно слушал, переминаясь на длинных ногах. Но при этом в глазах его пряталось упрямство, и Рене в эти минуты дразнило ощущение, что он сталкивается с силой, которая, пожалуй, ему не уступит. Отвернувшись, он облегчал душу ругательством.