Зима на разломе   ::   Динец Владимир

Дадим напиться остриям

Копья и топора,

И ты увидишь: боль твоя —

Лишь детская игра.

Красавиц много за стеной,

Бери хоть всех подряд,

А трюм заполним мы казной

Ромейского царя.

Волнам веслом разрубим лбы —

Лети, драккар, вперед!

За горизонтом голубым

Еще добыча ждет.

Когда же в свой фиорд родной

Придем, хвала Судьбе,

Любая девушка женой

Захочет стать тебе.

Наш конунг дом подарит ей,

Чтоб зимы зимовать,

А мы опять в простор морей

Умчимся воевать.

Жена пусть ждет тебя пока,

Глядит со скал в туман,

А ты умрешь с мечом в руках,

Как истинный норманн!



2. Контрабандист

Kак минарет стамбульский ты стройна, Гюльджан,

Как ласка волн босфорских ты нежна, Гюльджан,

Но мне мою Лейли, увы, ты не заменишь,

Хотя ты втрое толще чем она, Гюльджан.



Саади (перевод мой).



Старый мулла, мерно покачиваясь, сидел на коврике и монотонным голосом читал Коран, одну суру за другой. Чтение посвящалось маленькому кусочку бумаги под стеклом — собственноручному письму автора книги, пророка Мухаммеда. С точки зрения мусульманина, все неисчислимые богатства дворца султанов, ныне главного стамбульского музея, не стоят этой полуистлевшей записки.

Но на мой взгляд, из сотен тысяч сокровищ, свезенных сюда со всего мира, всего дороже маленький томик стихов, написанный рукой Саади из Шираза. Пожалуй, никто из великих поэтов Востока не чувствовал столь тонко и бесстрашно самых важных для меня радостей: дальней дороги по неизведанным странам, ответного чувства со стороны любимой женщины, а главное — новизны и непостоянства жизни.

Мне было приятно узнать, что Сулейман Великолепный тоже ценил Саади. За его книжку он уплатил целое состояние. Видимо, сотни жен и наложниц в гареме не лишили его свежести восприятия.

Саади, впрочем, вообще везло с властями. Эмиры и ханы иногда пытались призвать его к сдержанности, но не смели поднять руку на поэта. Когда Тимур захватил Персию, он вызвал к себе Саади и сказал:

— Вот ты тут пишешь: «Когда ширазскую турчанку своей любимой изберу, за родинку ее отдам я и Самарканд и Бухару». Как ты смеешь за какую-то родинку отдавать два моих лучших города?

Поэт показал на свои лохмотья и грустно ответил:

— Видишь, великий хан, до чего меня довела моя расточительность?

…Побродив по Стамбулу, я отправился ночевать в аэропорт. Там есть специальный закуток, где желающие могут расстелить спальные мешки. Компанию мне составили молодой израильтянин и два араба из Иордании. Все они говорили по-русски: арабы учились в МГУ, а у еврея была жена из новых иммигрантов. Мы очень весело поболтали, но, когда я уходил, чтобы успеть у первому автобусу в Анкару, израильтянин сказал мне на прощание:

— Славные ребята. Хорошо бы мы с ними никогда больше не встретились.

— Почему?

— Потому, что в следующий раз нам, скорее всего, придется стрелять друг в друга.

— А если войны больше не будет?

— Как это? — рассмеялся он. — Когда-нибудь должна же быть!

В Анкаре я сразу пошел в израильское посольство. Дело в том, что весной этого года я получил израильское гражданство, но загранпаспорт у меня был только российский. Чтобы попасть в Израиль, я рассчитывал перебраться из Турции на греческий остров Родос, где останавливается паром Афины-Хайфа. Израильская виза дала бы мне возможность получить греческую — транзитную.

— Мы не выдадим вам визу, — сказала служащая посольства. — Как гражданин Израиля, вы можете въехать к нам без всякой визы. А как гражданин России, вы не можете получить визу без приглашения.

Делать было нечего, и я отправился путешествовать по Турции, рассчитывая придумать что-нибудь позже.

Несмотря на разбойничью репутацию среди европейцев, турки оказались вполне мирной и на редкость дружелюбной публикой.