А где же третий? (Третий полицейский)   ::   О`Брайен Флэнн

Следующий день был четверг, это я хорошо помню, и Джон Дивни заявил, что его работа сделана и что он готов уже в субботу перебраться к своим родственникам, жившим неподалеку. Заявляя, что работа сделана, он говорил неправду: как выяснилось, ферма находилась в весьма плачевном состоянии и то, что нужно было уже давно сделать, и не начинало делаться. Работы был непочатый край. Но в субботу он не уехал, сообщив, что «нужно еще кое-что доделать», а так как по воскресеньям он не работает, то «все, что нужно, он сделает в понедельник» и во вторник вечером будет уже готов передать мне все дела в образцовом порядке. В понедельник Дивни, по его словам, пришлось заняться заболевшей свиньей, и это задерживало отъезд. Всю неделю он развивал какую-то бурную деятельность, а потом прошло еще два месяца и все время возникали какие-то дела, которые нужно было срочно делать, и с течением времени ни количество таких дел, ни их срочность почему-то не уменьшались. Я не очень-то возражал против этого: хотя на уме у него постоянно было одно — как бы побездельничать, и он не слишком утруждал себя работой, его присутствие давало мне вполне сносное общество, и к тому же он никогда не просил жалованья. Сам я не работал ни на ферме, ни в пивной и все время проводил за внимательным перечитыванием книг де Селби и обработкой своих записей.

Не прошло и года, как я стал замечать, что Дивни в беседе постоянно использует слово «мы» и, что еще хуже, «наше»: «наше дело», «наша ферма». Он говорил, что ферма могла бы давать много больше, чем дает, что, может быть, ему стоит нанять работника. Я с этим не соглашался и прямо заявлял ему об этом, говоря, что на такой маленькой ферме вполне достаточно и двух человек и что «мы» бедны. Это «мы» меня очень угнетало но, после того как оно сорвалось у меня с языка, было бы бесполезно доказывать Дивни, что владельцем и дома и фермы являюсь я, и только я, и никто больше. Успокаивал я себя тем, что говорил себе: да, я владею здесь всем, ну а Дивни владеет мною.

Так прошло четыре года, наверное, вполне счастливых и для меня, и для него. У нас был хороший дом, было полно хорошей сельской еды, но мало денег. Почти все время я посвящал своим ученым занятиям. На свои сбережения я купил полные собрания сочинений двух основных комментаторов де Селби — Люкротта и Бассетта, и фотостат «Кодекса» де Селби. Я также взялся за серьезное изучение немецкого и французского языков — для того, чтобы иметь возможность читать комментаторов, писавших на этих языках. Днем Дивни работал на ферме — если, конечно, можно называть работой то, что он делал, — а вечером громко о чем-то беседовал с посетителями «нашей» пивной и заодно их обслуживал. Как-то раз я позволил себе поинтересоваться, как идут дела в пивной, а он мне ответил, что «этот пивной бар» каждый день приносит ему убытки. Я не понимал, почему пивная была убыточной, так как, судя по голосам, которые ежедневно доносились из-за тонкой двери, посетителей было вполне достаточно. Несмотря на его заявления о «личных убытках», Дивни регулярно покупал себе новую одежду и экстравагантные и дорогие булавки для галстука. Но я помалкивал. Я был рад тому, что предоставлен сам себе, что меня не вовлекают ни в какую деятельность ни на ферме, ни по дому. Моя работа над де Селби была, в конце концов, важнее, чем материальные заботы и собственное благополучие.

Однажды, ранней зимой, Дивни заявил мне: — Я трачу на эту пивную слишком много личных денег. Причем впустую. А все из-за чего? Из-за пива. Посетители постоянно жалуются. Очень плохое пиво. Я это могу подтвердить. Мне приходится иногда его пить, чтобы поддержать компанию. А потом мне нехорошо делается из-за этого пива, в голове нехорошо. Придется мне на пару дней уехать, поискать, не найдется ли пива получше.

На следующее утро он укатил на своем велосипеде и объявился к концу третьего дня, весь в пыли, уставший.